Когда она считала, что ее радужка темная, она ошибалась. Зрачок женщины окутала сама преисподняя в самую черную, пасмурную ночь.
Не была она похожа на гадалку, которая говорит чушь, а потом берет за неё едва ли не недельное жалование рабочего.
Ее не хотелось слушать. Ей не хотелось отвечать. И стоило бы выгнать ее, и Варвара желала того, только не могла. Ненормальное чувство заинтересованности шептало выслушать, продолжить разговор.
- Я исполню любое твое желание.
- Зачем тебе это?
- Ты поможешь мне. Я – тебе. Желанье за первенца тёмного князя.
- И зачем? – Варвара продолжила отвечать. Она не собиралась соглашаться на сделку. Как минимум, это не разумно. Но не могла остановиться, позвать кучера или просто поднять шум.
- А ты знать хочешь? – и не дожидаясь ответа, продолжила, - веру нашу он возродит, да восславит величайшего Бога из всех Богов. Избавит мир от горечи и порока, да станет самым чистым ребёнок его на земле грешной.
Либо у женщины этой не правильное понимание учения богов, либо она в принципе превозносит кого-то другого. Но кого?
- Он и так станет самым великим, с таким-то отцом и доходом.
- Не сравнить низшее, проклятое с небесным! – завопила женщина, и сколько пренебрежения было в «человеческом», что Варвара не смогла сдержать желание поморщиться. Кажется, она кого-то оскорбила в лучших чувствах. И как только вопль этот никто не услышал за пределами экипажа.
- Прощу прощения. А взамен все, что я захочу, да?
- Все, что пожелает сердце и разум той. Одно желание.
- И с чего я должна жертвовать ребенком?
- Не понимаешь? – медленно покачала головой, хоть и понимала, что хочет от нее женщина и для чего, - или не хочешь понять? Не понять сердцу, вкусившему порок, предназначения первенца князя, что темную магию колдует.
- Чушь, - фыркнула, - я откажусь от столь занятного предложения.
- Ты получишь всего, чего пожелаешь. Хочешь красоты? Дарую ее тебе. Хочешь долгих лет? Мне труда не составит. Любви?
- Мне ничего из этого не надо.
- Чего же ты хочешь? – как-то внезапно вокруг стало темнее. Солнце что ли за облако спряталось?
- Ничего, - пожала плечами. Женщина смотрела в упор, вглядываясь в лицо, в глаза и не понимая, - ни-че-го, - по слогам повторила.
- А жизнь тебе твоя нужна?
- А вот она и так мне принадлежит.
- Уверена? – расхохоталась женщина, - я покажу тебе, что значит страдать. Не хочешь соглашаться? Тебе же хуже будет. Дитя, что ты будешь носить под сердцем, принадлежит Великому Мираю по праву. Ты не смеешь говорить мне нет.
-Но я скажу. Уходи.
Со словами “Ты пожалеешь” женщина толкнула дверцу и вышла. Она исчезла такой же незамеченной, как и появилась. Но голос ее висел в карете. И появлялись у Варвары мысли: все это не анекдот, который рассказывают те представители старого поколения, мечтающие еще о славе и о том, чтобы о них говорили в главных домах дворянства.
Что значат слова женщины, она не знала. Они выглядели, как бред сумасшедшего, и верить в них отчаянно не хотелось бы.
Вероятно, единственное место, которое знал кучер, была сомнительного вида лавочка, в глубине улицы отходящей от главной. Как сие заведение все еще не разорилось, даже если помещение принадлежало хозяйке или хозяину, осталось для леди секретом. Впрочем, о нем она забыла, стоило только следующий раз сесть в карету.
Когда Варвара зашла в салон модистки и попросила воспользоваться их задним выходом, женщина и ее помощницы захлопали глазами, и лицо их застыло в крайней степени удивления. Пришлось пояснять, что нужно ей всего-навсего выйти на проулок, а после того, как она ткнула в два первых попавшихся готовых платья и сказала, что возьмёт их, модистка расплылась в улыбке, будто поняла, почему ее клиентка прячется и от кого. Глаза ее заблестели от знания великой, как она посчитала, тайны. Что напридумывала себе женщина, Варвару не интересовало. Она расплатилась, оглянула свое ужасно белое платье в зеркало и замерла.
-Могу я надеть одно из купленных сейчас?
-Я уважаемая модистка. И вовсе не собираюсь потворствовать бесчестие, - возмутилась она, но все возгласы оскорбленной невинности затихли, стоило только блеснуть монете в руках Варвары.
И по узкому проулку шла уже не молодая леди, отправившаяся на прогулку с выбранным маменькой кавалером, а сбежавшая из дома девушка. Вероятно, ее обвинят в дурных манерах, когда узнают.