Каждому был выдан кусочек хозяйственного мыла и лыковая мочалка, воняющая хлоркой.
Парни остаются парнями, поэтому в мыльне скоро было шумно, все болтали, терли друг другу спины, и только Ивашов оставался в одиночестве. Хотя ему тоже задавали вопросы, в основном, как он чувствует себя в людях, после того, как вышел из леса. Но он отвечал нехотя, и скоро его оставили в покое, хотя периодически с завистью косились на его достоинство.
Когда распаренные воины вышли из мыльного отделения, в раздевалке уже лежали тюки амуниции, со специфическим запахом, и стояли ряды сапог.
Старшина, сидевший рядом с этим добром, внимательно глядя на очередного красноармейца, говорил своему помощнику в застиранной до бела гимнастерке.
Так этому второй рост, этому третий. Когда же очередь дошла до Ивашова, старшина открыл рот, и ничего не сказал, так и несколько секунд держал его открытым.
- Ни хуя себе, так ты парень поперек себя шире! Где же я тебе форму подберу. Тебе первый рост полагается, а размер пятьдесят шестой. Вот японский городовой, заковыка!
В итоге, когда уже подстриженные налысо, отмывшиеся до блеска красноармейцы гордо шли по улице в своей еще непримятой форме, Ивашов также шел в форменных шароварах, сантиметров на пятнадцать снизу отрезанных бритвой. А вот гимнастерку он так и не надел и единственный шел в своей свитке, потому, как старшина, посмотрев на него в гимнастерке пятого роста, пробурчал:
- Ладно, до казармы иди в гражданке, там попросим тетку Варю, она гимнастерку перешьет. Не хуй народ на улице смешить.
И действительно, когда красноармейцы устраивались в казарме, небольшом одноэтажном здании с двумя десятками кроватей, в расположение вновь зашел старшина и вручил Ивашову перешитую гимнастерку.
- Однако с тобой будет хлопот, - сказал он,- что сапоги сорок шестого размера, что хэбэшка, хорошо у меня хоть такая нашлась, а вот шинель, не знаю, что и предпринять. Придется опять Варю уговаривать, - и старшина подкрутил рыжий с проседью ус.
Его зоркий глаз обратил вновь внимание на Ивашова уже на следующий день, утром, когда тот смолил здоровую самокрутку в курилке у входа в помещение.
- Послушай парень, у меня чувство, что для тебя казарма, как мать родная, такое ощущение, как будто ты в ней родился.
- Товарищ старшина, так у меня отец всю германскую войну прошел, он меня без матери, как солдата учил.
- А эвона что, - протянул старшина, - ты же без матери рос, а батя твой мог, мог, я кое-что я слыхал о нем. Хотя и лично не знал. Наверняка дня без лупцовки не проходило?
-Да, нет, он больше словами действовал, но иногда доставалось,- признался Игорь.
- Ну и хорошо, зато у тебя со службой проблем не будет.
Два дня продолжалась рутинная жизнь, строевая, изучение уставов, в ожидании, когда соберется достаточная команда, для отправки. На третий день сорок человек загрузились в теплушку, прицепленную к воинскому эшелону, следующему из Архангельска.
Лязг тормозов и резкое торможение заставило задумавшегося Игоря оторваться от своих мыслей. А его сослуживцы с криками "Воздух" выскакивали из вагонов. Когда он также выскочил на железнодорожную насыпь, большинство красноармейцев уже залегли в снегу, надеясь, что вражеская пуля их не достанет.
На платформах зенитчики лихорадочно вели огонь по двум пикирующим на состав самолетам.
- Мессеры, - крикнул кто-то из соседей. Один из приближающихся истребителей открыл огонь из пушки и по земле прошлись фонтанчики попаданий. Где-то раздался короткий вскрик.
Мессершмитт пролетел вдоль состава и взмыл вверх, готовясь зайти на второй круг. Зенитчики продолжали стрелять, но все также безуспешно.
Еще пару раз самолеты возвращались, и потом, видимо прикончив боезапас, улетели на запад.
Погибших было несколько человек и с десяток раненых. Под маты начальника эшелона убитые были похоронены тут же около насыпи, а раненых после оказании помощи перенесли в вагон, где ехал фельдшер.
Когда Ивашов с товарищами влезли в свою теплушку, то увидели в ее крыше несколько пробоин, а их чайник валялся на грязном полу с двумя сквозными дырками.
- Да, вовремя мы выпрыгнули,- громко произнес Фома, - еще чуть чуть-чуть и все.
- Чуть-чуть не считается,- мрачно ответил сержант, и улегся на нары, поезд уже набирал ход, и бегать по составу и искать целый чайник не представлялось возможным. Но емкость с водой осталась цела, поэтому на раскочегаренной печке скоро стояло несколько котелков, за которыми, в отличие от чайника, нужно было приглядывать. От резкого движения паровоза они могли запросто свалиться.
Игорь не пил чай. Он тоже улегся на нары, но сон не шел и он опять уплыл в воспоминания.
- Ингер, Ингер, пора домой, - раздавался крик мамы, в небольшом горном распадке. Но подросток не слышал, всего внимание было направлено на ящерицу. Огромная голубовато-серая тварь лежала на плоском камне и грелась в последних лучах закатного солнца. Его приятель Френцио осторожно заходил с другой стороны. Они медленно начали поднимать тяжелую сеть.
- Ах, вот вы где!- совсем близко раздался мамин голос,- спрятались бездельники!
Ящерица подняла голову и вмиг исчезла.
- Мама, ну зачем ты кричала, вот опять кроана убежала. Мы ее уже месяц поймать не можем,- обиженно завопил Ингер.
- Ничего с вашей кроаной не сделается, не поймаете сейчас, поймаете позже, все равно толку от нее нет. Даже есть их нельзя,- сказала мама,- давай руку, поднимайся, замерз вон весь, пока караулил свою ящерицу. пошли домой.
Они втроем пошли по узкой тропке, почти незаметной на каменистой почве, которая привела их к каменной стене. Мама сказала несколько слов и половина стены бесшумно открылась, оттуда пошел поток теплого воздуха, пахнущего йодом. Троица шагнула внутрь, и дверь также бесшумно закрылась. Но темноты в длинном узком тоннеле не было. Со всех сторон путь освещал фосфоресцирующий мох, от которого собственно и пахло йодом. И только под ногами оставалась темная полоса тропинки.
Френцио попрощался с приятелем и бегом отправился в сторону дома, его сегодня точно ждали колотушки.
Ингер с мамой продолжили свой путь, медленно спускаясь по каменным ступеням. И вскоре перед ними открылась большая пещера, освещенная тем же мхом, В неясном свете были видны постройки вокруг небольшого озера. Он спустились к озеру, и пошли вдоль берега, пока не подошли к небольшому домику. Когда они зашли в дом, на Ингера вихрем налетели две младшие сестренки.
- Ингер, а что ты нам принес, расскажи, что ты делал сегодня? Как тебе хорошо, можешь выходить наверх!
Мальчик погладил сестренок по роскошным косам и достал из кармана коробочку, когда он открыл ее, там сидела большая красивая бабочка, она медленно открывала и закрывала крылья.
- Какая красивая, - восхищенно сказала Анта, самая младшая сестричка,- Ингер, мне ее жалко давайте ее отпустим, у нее наверно детки есть.
Тот засмеялся:
- Нет, деток у нее сейчас не имеется, но бабочку мы завтра отпустим, а то она у нас быстро умрет. А пока можете ее разглядеть, только не поломайте крылья.
Девчонки унеслись с коробкой в соседнюю комнату, а мальчик сел за накрытый стол.
- Да,- вздохнула мама,- и не заметила, как ты вырос, совсем большой. Скоро в ученики пойдешь. Позавчера опять Магрион приходил, интересовался, не передумал ли ты, может, все же пойдешь к нему в ученики, псионов, у нас почти не осталось, а кузнецов каждый второй. Он ведь с рождения твоего твердит, что дар у тебя .
- Мама,- рассудительно начал разговор четырнадцатилетний мальчишка,- ты же знаешь, что я хочу стать кузнецом, хорошим кузнецом, а если серьезно заниматься наукой, я никогда не смогу научиться работать с железом, как все наши родичи.
Ну, ладно, ладно, вот скоро отец поднимется из забоя, он и решить, что тебе делать. Давай лучше ешь, а то худой совсем стал со своей беготней по скалам.
Ингер склонился над тарелкой и принялся за еду. Да так, что его уши интенсивно шевелились, выдавая каждое движение челюстей.