А раз Боженка упёрлась донести на книжки — её дело.
— Какой кореш? — хотела знать пани Халина.
— Бартек. У него давным-давно были мои учебники и ещё кое-какая литература по специальности.
Ты помнишь, мы у него часто занимались, так мои книжки до сих пор там оставались. А тут они переезжать задумали, вот он и привёз их мне все сразу, когда выдалась свободная минутка. А при чем тут бандиты, так ты спроси Боженку, ей виднее. И на кой ей понадобилось совершенно незнакомым людям устраивать скандалы, тоже можешь поинтересоваться. Того, что я слышал своими ушами, рыночная торговка постыдилась бы. Да и сегодня наверняка выступила не хуже. Дядя Бронек, может, вы дочери растолкуете, что не положено так себя вести?
— А почему они меня в свой дом не пустили? — заорала Вожена.
— Ас чего они должны тебя впускать? Приходит без приглашения, да ещё с ходу начинает ругаться. Я сам слышал, собственными ушами, так что можешь не заявлять, что ты ни при чем, что начала моя мачеха, хотя она тоже особым умом не отличается и характер у неё не мёд. И вообще, запрещаю тебе появляться там и позорить меня. Поняла? А если осмелишься — сам тогда полицию вызову.
— Это как же понимать? — обратился к дочери сантехник. — Тебя не пустили в дом, а ты силой хотела прорваться?
— Выгнали в дверь, так она в окно полезла, — не преминула по-своему откомментировать бабушка.
Перед отцом Вожена струсила. Она знала, к каким педагогическим аргументам прибегает отец — ремнём по заднице (впрочем, другие аргументы до неё не доходили), и ей вовсе не хотелось опять испытать тяжесть отцовской руки. И она сразу сбавила тон:
— Ну что ты, папуля, никуда я не лезла. Просто спросила. Неужели уже и спросить нельзя?
— Весь вопрос в том, как спросить, — заметил Тадик.
— И нечего бабушке придумывать, какое окно?..
— А зачем вообще ты туда пошла? — не унималась старушка.
— Посмотреть, как Тадик живёт.
Тут уже не выдержала пани Халина:
— Да какое твоё дело? Я мать, и то не проверяю, парень взрослый, совершеннолетний, живёт, как находит нужным, а ты проверку устраиваешь. И потом, десять лет тебя воспитываю, и все впустую, никак вежливости не научишься, держать с людьми себя не умеешь. Да что же это такое?
— До чего я дожил, такие вещи о родной дочери приходится слышать! — вдруг разбушевался сантехник. — Чтобы больше мне такого не было! Нечего к посторонним людям силой врываться, нечего им скандалы устраивать. Я ведь не посмотрю, что тоже совершеннолетняя, выпорю так, что сесть не сможешь!
Вспомнил пан Бронислав, как много лет назад, возвращаясь с работы, застал у собственного дома скандал, зачинщицей которого была его покойная жена. Тогда он, втянув голову в плечи, чтоб никто не узнал, сбежал переулками подальше от дома, сгорая со стыда за беснующуюся в самом центре циклона фурию. Думал, с этим давно покончено, и вот вновь приходится переживать нечто подобное.
— Если узнаю, что позоришь моё честное имя, — пеняй на себя! — внушительно закончил он.
Не уточняя, чем именно она опозорила честное имя отца — то ли своим упорным желанием выйти за Тадика, то ли визитами к Хлюпам, — Боженка с рёвом выскочила из-за стола и укрылась в своей комнате. Её отец гневно стукнул вилкой по столу, посопел и успокоился. Обвёл взглядом домочадцев и подмигнул Тадику. Пани Халина, вся испереживавшаяся из-за сегодняшнего бракованного обеда, молча встала и вернулась с бутылкой смородиновой. Бабушка забрала младших детей к себе, и вскоре мужчины остались в кухне одни.
Инстинкт не подвёл Тадика. Мужской разговор закончился к девяти часам вечера полнейшим взаимопониманием собеседников. Теперь Тадик мог быть уверен, что со стороны Боженки ему уже ничто не грозит, а в семье никто не имеет к нему претензий.
Тепло распрощавшись с матерью, бабушкой и паном Брониславом, Тадик отправился к новому месту жительства, причём ехал так осторожно, с омерзительной дотошностью соблюдая все правила уличного движения, как ещё никогда в жизни.
— Ох, боюсь, из-за этих проклятых денег мы все заделаемся алкоголиками, — печально предположила Кристина, впихнув в руки мужу очередную бутылку вина. — Такая нервотрепная стала жизнь — сил нет!
Хотела бы я знать, где этот мерзавец до сих пор шляется?
Последнее относилось к жулику, который ещё не вернулся, хотя время уже было позднее. Что-то на него не похоже…
— У Хлюпихи наверняка не сидит, — отозвалась Эльжбета. — Она сегодня до полуночи дежурит. Должно быть, делишки свои обделывает.
— Так ведь все учреждения уже закрыты! — удивился простодушный Хенрик Карпинский.
— При чем тут учреждения? Кто его туда пустит? По забегаловкам да ресторанам околачивается…
— Тогда и до утра может просидеть.
— До утра вряд ли, закрываются раньше, разве что ночные. А ночные в основном самые дорогие, нашему Клепе не по карману, да и делать ему там нечего. И насчёт дискотеки я тоже сомневаюсь. А спать ужас как хочется! — зевнула Эльжбета.
— Надо бы нам тоже дежурства завести, — вздохнул Хенрик, откупоривая бутылку. — Нет, спасибо, я вина не хочу, лучше пива. И тогда по крайней мере хоть один будет страдать, а остальные смогут выспаться.
— Неплохая идея, — похвалила Кристина, отпивая из своего бокала.
Бумажную часть сокровищ Карпинского удалось без проблем разместить в трех банках. Выяснилось, что суммы такого порядка не производят на банки никакого впечатления, во всяком случае ни в одном из трех не удивились вкладу в двести тысяч долларов. Но ведь остался ещё благородный металл, а также драгоценные камни, и тут Клепа представлял реальную угрозу. Конечно, можно было устроить тайник под тахтой в спальне, но все отдавали себе отчёт в ненадёжности такого укрытия. Выход один — ни на минуту не спускать глаз с жулика, пока он пребывает в их доме.
Вынужденное ночное дежурство в ожидании шурина Карпинские скрашивали вином, из-за чего и сокрушалась Кристина. Через полчаса напрасного ожидания ей припомнилась ещё одна связанная с ним неприятность.
— А шубка моя до сих пор у Витковской. Лежит у неё… а может, и висит уже бог знает сколько времени. Небось все глаза ей намозолила.
— И наши украшения, — подхватила Эльжбета. — Жалко только, что не все. Приходится оставшиеся носить на себе, хожу разукрашенная, как новогодняя ёлка. И бренчу. А вот сейчас подумала — неплохо бы ей и наши брильянты отдать.
Карпинский возмутился:
— Надо же и совесть иметь! И без того взвалили на бедную женщину ответственность за чужие вещи, так ещё и брильянты. Она, наверное, и так трясётся над нашим имуществом. А вдруг обворуют или пожар в доме?
— Её муж непьющий, — успокоила отца Эльжбета.
— При чем здесь муж? — удивился Хенрик.
— Ну как же, ведь по большей части пожары устраивают пьянчуги.
— И ещё дети, — напомнила Кристина. — А дети у Витковской имеются.
— Вот я и говорю! Лучше спрятать у себя. Я сколько читал — тайник чаще всего устраивают в полу; сорвать парочку паркетин…
— А под ними бетон, — возразила Кристина.
— Ну, тогда в стене. Или в шкафу.
— Ах, какой прекрасной была бы жизнь без Клепы! — размечталась подвыпившая Кристина. — Даже трудно представить, что такое вообще возможно.
Восемь лет висит ваш шурин надо мной как дамоклов меч…
— Какие восемь! — возмутилась Эльжбета. — Всю жизнь, как себя помню.
— Это ты всю жизнь, а я восемь лет, до того меня здесь не было. А ты помнишь, как приглядывала за ним его сестра, вторая жена твоего отца? Не помнишь? Уж она-то его отлично знала, должно быть, тогда он реже бывал в вашем доме. А я, — всхлипнула Кристина, — все восемь лет покоя не знала, висит надо мной как дамоклов… ага, об этом я уже сказала… висит, как… как… о! Парит надо мной, как стервятник над падалью, знаете, у меня уже такое ощущение, что я падаль последняя…
С ужасом глядя на любимую женщину, Хенрик Карпинский испытал вдруг угрызения совести.