Черные и белые там к Ленину
С желтыми идут — к плечу плечо.
И они — свободой, счастьем полные,
Сталинские гости — тоже там...
Танец назывался красномолнией, —
Только б загреметь еще громам!
Мне пришлось в индейском быть вигваме
Мне пришлось в индейском быть вигваме
В Кордильерах, в северном краю.
Звезды спали в темносиней раме,
Вечер вел мелодию свою.
Били парни в бубны неуёмно,
Над костром взметались языки,
И плели — бесправны и бездомны —
Нить воспоминаний старики:
Что для старых нету, мол, работы,
Отняты последние права.
И земля — полита кровью, потом —
Возле них стояла, как вдова.
И не стрелы, мокасины, кони
В том краю привиделися мне, —
Годы вопиющих беззаконий
Заревами вспыхнули в огне.
Бубны били в тишине полночной,
Над костром взметался столб огня.
Чтоб надежды отыскать источник,
Старики глядели на меня.
Бейся, гнев, о берега Аляски,
Жгучий, заполняй индейский двор, —
Словно волны бурной Атабаски,
Как вершины Кордильерских гор!
Я о них прочел не у Майн-Рида
Я о них прочел не у Майн-Рида,
Не в слащавых Купера томах —
Нет! Я вековую их обиду
Собирал в долинах и горах!
Жили тут, охотились утрами.
Хлеб для них — леса и дикий зверь.
Как затравленные звери, сами
Гибнут меж скалистых гор теперь.
На своей земле — а уж не дома,
Их поля — да урожай чужой.
Под ярмом родная Оклахома,
Атабаска гневно бьет волной.
Шум косматых кедров все свирепей,
И к свободе рвутся издавна
Долларом закованные в цепи
Смелые индейцев племена.
ПЕСНЯ ЗВЕРОБОЯ
Я сам набью лириц и сам
Свезу их в Джеспер торгашам,
На пункт пушной свезу.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
А шкуры в Джеспере в ночи
Оценят парни-ловкачи,
Три доллара дадут.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
Муки куплю я, порох, нож, —
Без них никак не проживешь.
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
А в этом Джеспере в ночи
Задаром взяли ловкачи
Товар отменный мой.
Индеец, помни: порох наш,
И карабин, и патронташ,
Ступай себе домой!
Ну, как поверить их словам?
Холодный ждет меня вигвам,
Ребят голодных рой:
К ним, пташкам бедненьким моим,
Лесами, степью поспешим,
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!..
И там, средь гор и средь зарниц,
Перед бедой не лягу ниц —
Друзей моих сочти!
Ого-я-го, лети, лети,
Мой скакунок, лети!
ТАНЕЦ
В вихре танца неслась индианка,
В алых бусах из ягод, легка,
В „резервейшен" * на узкой полянке,
Где нужда, и полынь, и тоска.
Две руки, как лучи, озаряли
В темносмуглом загаре лицо.
Две косы по плечам ниспадали,
В смоляное свиваясь кольцо.
Звон бубенчиков трепетно-дальний,
Дым костра, отлетавший на юг,
Взор твой синий, глубокий, печальный
Растревожили душу мою.
Вспомнил я Украины чудесной
Зори алые, шум тополей,
Хороводные девичьи песни,
Пляски родины милой моей,
Как на зорьке за лесом, за долом
Сто баянов гремят, точно гром,
И земля ходит в танце веселом,
С ними — в щедрости, в братстве своем.
А тебя окружают туристы,
Дамы смотрят с улыбкой кривой,
Для кого же твой танец искристый
Тут, в бесхлебье, в нужде вековой?!
И зачем твои очи искрятся,
Мечут звезды в горячей мольбе?
Чтобы мордам бычачьим смеяться
За два цента, что кинут тебе?!
Лучше б с юною свежею силой,
Сжав оружие в смуглой руке,
Здесь бы насмерть ты их поразила,
Чтоб им тут и лежать на песке!
Чтобы гневом гремело возмездье
Меж долин и обрывистых круч,
Чтобы тень твоя грозною местью
Словно молния шла возле туч!
.. .Звон бубенчиков трепетно-дальний,
Дым костра, отлетавший на юг,
Взор твой синий, глубокий, печальный
Растревожили душу мою.
* * *
Не мог я сендвичи глотать
В краю, где лжива благодать,
Где хлеб Детройта и Нью-Йорка
Казался мне отравой горькой, —
Там, на обочинах путей,
Голодных видел я детей.
С банкиром не пил я вино,
Что в погребах стоит давно,—
Рабочий там рукою голой
Тянулся не за кока-колой,
Просил он, горбясь от беды,
Хоть миску жиденькой бурды.
Не поразил меня Бродвей
Крикливой яркостью огней,
Рекламами на небоскребах, —
Ведь рядом, в Гарлеме, в трущобах
И гниль, и смрад, и нищета,
И в полдень — ночи темнота.
Я с грустью на поля глядел,
Где колос был янтарно спел.
Я знал — златые горы хлеба
Дельцам бездушным на потребу
Сгниют, сгорят — и делу край,
А фермер ляг и помирай.
Но там я был безмерно рад,
Когда сквозь тысячи преград
Ко мне тянулись днем и ночью
Сердца простых людей рабочих.
Как дуба мощного листок,
Я даль морскую пересек,
А следом, как заря светла,
За мной моя Отчизна шла.
Словами, чувствами своими
Делился я с людьми простыми,
Чтоб там, в краю нужды и бед,
Оставить счастья ясный след.
Быть может, боль их заглушу я,
Оставив за морем, вдали,
Хотя б частицу небольшую
Сияния моей земли.
ВДОВА
Сын ее и муж слегли в Арденнах,
Где огнем обожжена трава.
А она в своих убогих стенах
Плакала, как плачет лишь вдова.
Шла она к конвейеру уныло,
Где всегда стоял работы шум.
Жизнь-тоску конвейером косила,
Уносила тяжесть горьких дум.
Пенсию взяла она в конторе,
На бумагу тиснули печать —
За двоих солдат, что ей на горе
Там, в Европе, вечно будут спать.
И она пришла домой с вокзала,
Печь зажгла, собрав остаток сил,
И те центы сыну показала,
Что ее единым счастьем был.
Он ее последней был отрадой,
Матери надеждой дорогой...
Но берут и этого в солдаты,
Чтоб послать с другими на убой
Против правды, той, ради которой
На смерть шли отец его и брат...
Чтоб опять брела она в контору,
Где ей справку выдаст сытый кат.
ГРУЗЧИКИ
По пристани шли грузчики толпою
Грузить боеприпасы во Вьетнам,
Им не был слышен дальний рокот боя,
Где бедным — кровь, а прибыль — палачам.
Несли они снаряды для орудий,
Набили смертным грузом стеллажи,
Но той земли не видели, где люди,
Простые люди бьются против лжи.
Где на земле измученной окопчик
И кровью щедро смоченный песок.
И падает вьетнамский смелый хлопчик,
Вот этой пулей раненный в висок.
По пристани шли грузчики толпою,
Здесь не был слышен дальний рокот боя.
Надсмотрщик вслед им бросил слово злое:
— Ишь, лодыри ! Работают за страх !..
Они могли б сказать ему такое,
Могли б свое отечество больное
Поднять на сильных сгорбленных плечах!
Они б, забастовав пред теплоходом,
Прославили Америку свою
Не атомкой, грозящей всем народам,
А местом в нашем сомкнутом строю.
* * *
Океана волны бьют о берег,
Даль плывет, как синяя струя.
Тех чужих земель, чужих Америк
Не ношу любовно в сердце я,
Потому что мне другое мило,
Мне другие звезды свет свой льют.
В этой жизни волны с большеа силой,
Чем на океане, в сердце бьют.
Слышу шопот нивы колосистой
В Приднепровье, в радостной стране.
Звуки нежной песни шелковистой,
Материнской, ожили во мне.