И еще помнил Семенов похожие случаи, которые происходили и с ним и с его товарищами, начальниками других дрейфов. Станции, казалось, погибали, но напоследок всегда происходило какое-нибудь чудо! То вдруг в последнюю минуту подвижки прекращались, то удавалось перебраться на другую Льдину, то выручала авиация, а в случае с папанинским дрейфом — корабли… Бармин с Ковалевым нашли обход — метров через двести трещины смыкались. Путь освещали факелами и ракетами: небо закрыла сплошная облачность, видимость исчезла абсолютно, и в довершение всего остался без питания прожектор. Рассыпавшиеся в небе огни ракет на короткое время вырывали из тьмы ползущий по направлению к дизельной вал торосов. Зрелище было страшное, оно притягивало, и вместо того, чтобы воспользоваться светом и работать, люди неотрывно с гнетущей тревогой смотрели на вал.
Половина людей теперь готовила дизельную к эвакуации, а остальные прорубали дорогу для трактора, волочившего за собой локаторскую: рвали толом ледяные лбы, разбивали кайлами, кирками заструги и ропаки, выравнивали поверхность.
Локатор следовало спасти во что бы то ни стало.
Пока Семенову и его группе везло: едва успевал трактор преодолеть очередные расчищенные метры, как за ним лопался лед. Не перед ним, не под ним, а за ним! Тракторы на дрейфующей станции без кабин, в случае чего водитель, обязан оставить машину, прыгнуть в сторону — если успеет.
— Дорогу! — орал Филатов. — Я спешу, извините меня!
Двести метров шли два с половиной часа.
Мороз был градусов под сорок, а с людей градом лил пот. Они сбрасывали каэшки, окунали в снег головы — «так, что от них шел пар!» — утверждал Бармин, просто валились с ног от безмерной усталости. Адова работа, ничего труднее авральной расчистки льда на дрейфующей станции нет.
Громыхнуло совсем рядом: это метрах в двадцати за трактором возникли и стали его нагонять торосы.
В свете факела Семенов увидел замерзших на месте, обессиленных, отчаявшихся людей.
Впереди, в нескольких шагах, разошлась свежая трещина, сзади шел вал. Семь человек, трактор и локаторская оказались на неверном обломке Льдины, которая в любую секунду могла превратиться в крошево битого льда. Трещина расходилась, вот-вот она могла отрезать путь к отступлению, и времени терять было нельзя. В этом адском грохоте все равно никто бы не услышал команды, и Семенов, за руку сдернув Филатова с трактора, жестом приказал людям прыгать через трещину.
И тут совсем уж чудовищный грохот, будто взорвался и взлетел на воздух склад снарядов и бомб, потряс Льдину: вал торосов взгромоздил на свои плечи новую многотонную глыбу, рванулся вперед и завис над локаторской.
И наступила тишина.
Семенов запустил одну ракету, другую, третью. Оглушенные, не в силах выдавить из себя хоть слово, люди смотрели на изуродованный, окаменевший в тишине пейзаж.
Полные могучей энергии, безжалостные в своей ненасытной жажде разрушения валы торосов, уничтожавшие станцию с трех сторон, замерли, словно чья-то невидимая рука в одно мгновение вытряхнула из них живую душу. Семенов опустился на волокушу, ноги его больше не держали. Рядом присел Бармин.
— Антракт, Николаич?
— Сплюнь три раза, — проворчал Семенов. К нему подошел Шурик Соболев, заглянул в лицо.
— Сергей Николаич, — спросил он, — это уже все, или они снова начнут?
— Кто они, Шурик?
— Ну, эти… — Соболев махнул рукой в сторону торосов.
— … хулиганы, — тихо подсказал Непомнящий. Кругом заулыбались. От тишины ломило в ушах. Пока работали, было жарко, а теперь стал чувствительно пробирать мороз.
— Можно покурить, — сказал Семенов и подозвал Филатова. — Как насчет пороха в пороховницах? Ну, не делай несчастный вид, возьмешь людей, перебросишь мост и перевезешь локатор на основную Льдину.
— Имей совесть, отец-командир, — заныл Филатов. — Двенадцать часов не жрамши! Граждане, кто покажет оголодавшему полярнику, где ближайшая шашлычная?
— В твоей характеристике, Веня, — ласково сказал Бармин, — концовка будет такая: «Богатырский сон, зверский аппетит и полное отвращение к работе».
— Клевета! — возмутился Филатов. — Товарищи, вы все свидетели: сегодня — воскресенье, день отдыха, а Филатов дружно, как один, вышел на работу!
— Сергей Николаич, — к Семенову подошел Осокин, — может, разрешите аэропавильон проведать?
Семенов кивнул, встал.
— Готовь клипербот. Выполняй, Веня, подвижки могут начаться снова. Саша, поедешь с нами. Разводье, отрезавшее от лагеря аэропавильон, еще дымилось, но черная вода океана была спокойна. Запустив ракету, Семенов определил ширину разводья метров в шестьдесят.
— Морское путешествие очень полезно для нервов, — ежась от холода, сказал Бармин. — Особенно на голодный желудок.
— Не ворчи, на полчаса всех делов, — утешил Семенов.
— Готово, Николаич! — сообщил Осокин. — Помоги, док.
Они вдвоем подняли клипербот и понесли его к краю разводья.
— Стоп! — Семенов пешней сбил с края снежный карниз и осторожно потопал ногой. — Ванна нам ни к чему. Опускайте.
Пока Бармин и Осокин садились, Семенов держал клипербот, за веревку, а потом спустился сам. Кое-где разводье стало прихватывать молодым ледком, и Бармин, сидя впереди, разбивал его пешней и отбрасывал подальше от резиновых бортов клипербота. Осокин ловко работал веслом, а Семенов пускал ракету за ракетой, глядя во все глаза и восхищаясь первобытной красотой разорванного пейзажа: застывшими в хаотическом нагромождении торосами, вставшими на ребро глыбами трехметрового пакового льда и самим разводьем, похожим на многоводную реку с изломанными берегами, которые стихия украсила причудливыми ледяными фигурами. А ведь придет время, подумал Семенов, и мы скажем этому разводью большое спасибо: на нем можно будет соорудить отличный аэродром.