Спельда продолжила свой рассказ, и Прутик зевнул. У нее был низкий грудной голос, и казалось, что она не говорит, а воркует.
— В четыре месяца ты уже умел ходить, — сказала она, и мальчик ощутил гордость в словах матери. — А ведь дети лесных троллей обычно ползают на четвереньках до полутора лет, — тихо прошептала Спельда.
Неожиданно для себя самого увлекшийся повествованием мальчик ждал продолжения. Наконец настало время для «но». И каждый раз, когда наступал этот момент, дыхание у него прерывалось, а сердце уходило в пятки.
— Но, — произнесла она, — хотя в физическом развитии ты сильно опережал сверстников, говорить ты не умел. Тебе уже исполнилось три года, но ты все еще не произнес ни одного слова.
Она повернулась на стуле.
— Я думаю, не нужно повторять, сколь это было серьезно. — Мать вздохнула еще раз, и еще раз Прутик с отвращением отвернулся. Он внезапно вспомнил, чему учил его Вихрохвост: «Чуешь, откуда ты родом?» Прутик понял, что могло значить это выражение: по нюху всегда можно распознать дух родного дома. Но что если он ошибался? Может, прав был эльф-дубовичок, который, как всегда небрежно, добавил:
— Если ты воротишь нос от запахов родного дома, значит, это не твой дом.
Прутик, чувствуя себя виноватым, сглотнул слюну. Он часто мечтал о другом доме, когда после целого дня издевательств и насмешек укладывался в своей конуре.
Сквозь окно было видно, как на изрезанном листвой небе солнце опускалось все ниже. Стройные стволы сосен Дремучего Леса сверкали в закатных лучах, как застывшие молнии. Прутик знал, что снег выпадет сегодня вечером, еще до возвращения отца.
Он подумал о Тунтуме, который ушел в Дремучие Леса, далеко за Якорное дерево. Может быть, как раз сейчас он вонзает свой острый топор в ствол дуба-кровососа.
Прутик содрогнулся. Истории, которые рассказывал ему отец поздними вечерами, сковывали его сердце ужасом. Хотя отец его, Тунтум-дровосек, добывал деньги незаконным промыслом, ремонтируя корабли небесных пиратов. А это значило, что для починки ему требовалась летучая древесина, а самым лучшим деревом для такой работы и был дуб-кровосос.
Прутик не был уверен, что отец любит его. Когда он возвращался домой с разбитым носом, с фонарем под глазом и вывалянный в грязи, ему хотелось, чтобы отец обнял его, приласкал и успокоил. Вместо этого Тунтум давал советы, нет, скорее даже отдавал приказания:
— Пойди и разбей им носы в кровь. И каждому поставь фонарь под глазом. И вываляй их в грязи. Даже не в грязи, а в дерьме. Покажи им, кто ты такой.
Потом мать, прикладывая к синякам примочки из живительных ягод, объясняла, что отец желает ему добра и только хочет подготовить мальчика к суровым испытаниям внешнего мира. Но Прутика не убеждали ее слова. В глазах отца он видел не любовь, но лишь презрение.
Пока мальчик в задумчивости наматывал на палец длинную прядь своих темных волос, Спельда продолжала свой рассказ.
— Имена, — говорила мать, — без них нам, лесным троллям, некуда деться. Имена приручают диких зверей, имена позволяют нам сказать, кто мы есть. У нас в лесу есть одно золотое правило: «Не знаешь, как называется, не ешь». Вот теперь ты понимаешь, сынок, почему я так волновалась, что у тебя, трехлетнего, все еще не было имени.
Мальчик вздохнул. Он знал, что тролль, умирающий безымянным, обречен на вечный полет в открытом небе. Дело было в том, что Обряд Нарекания не мог состояться, пока ребенок не произнес свое первое слово.
— И я действительно был немым, мамуля? — спросил Прутик.
Спельда отвернулась.
— Ни одного слова до той поры не слетело с твоих уст. Я уж думала, что ты пошел в своего прадеда, Визила. Он тоже не умел говорить. — Она вздохнула. — И вот, в тот день, когда тебе исполнилось ровно три, я решила, что Обряд Нарекания должен состояться во что бы то ни стало.
— А я похож на прадедушку Визила?
— Нет, Прут, — ответила Спельда. — Никогда в нашем роду не бывало дровосека, на которого бы ты походил. И вообще троллей вроде тебя никогда не было.
Прутик дернул себя за прядь накрученных на палец волос.
— Я некрасивый, да? — опросил он.
Спельда засмеялась. Когда она улыбалась, ее пухлые щечки раздувались еще больше, а маленькие серовато-карие глазки тонули в складках грубой кожи.
— Вовсе нет, — ответила она. Спельда наклонилась и обняла сына своими длинными руками. — Ты всегда был и будешь для меня самым прекрасным мальчиком на свете. — Она замолчала. — Ну, так на чем мы остановились?