Однажды моя собачонка Флейта в такой час спустилась вниз, вышла из сарая и принялась тявкать. Я взял ружье и тоже по сену сполз вниз. Никогда не виданное зрелище открылось мне в эту ночь: вся наша большая поляна, окруженная лесом, сверкала огнями, и огни эти были от светляков. Даже собака была поражена зтим редким зрелищем и вздумала на этот невиданный свет тявкать.
Дождь очень забавен в сенной пуне: жарит во всю мочь но драночной крыше, а сено все сухое. А когда начались холодные дожди, мы стали зарываться в сено, и там было очень тепло. И даже когда морозы начались, то, зарываясь в сено все глубже и глубже, мы долго им сопротивлялись. Я слышал от крестьян, что даже в лютый мороз, если совсем глубоко уйти в сено, можно переночевать. Но этого я не испытал. Однажды после холодной ночи я вместо охоты отправился в ОНО и в пять минут получил назначение учителем (шкрабом) в одну школу, расположенную еще верст на десять дальше от города, чем Следово.
Даровитых людей вообще очень мало, и то же самое в учительской среде очень мало опытных старых хороших учителей, но те, кто начинает, первый год, много два,—по моим наблюдениям, почти все талантливы. И пусть у них не хватает опыта, увлечение учителя передается ученикам, и это, кажется, не менее дорого, чем дело опытного учителя. Если бы все учителя могли остаться такими, как они начинали! Я был хаотичен, но талантлив, как начинающий. Ребятам от меня хорошо перепадало, отцы уважали за мужской пол, за возраст, за бороду. Теперь я, убив зайца или тетерева, захожу не к родне, а к родителям какого-нибудь моего ученика. Я захожу будто бы только отдохнуть, а завожу речь о положении учителя, что за целый месяц учебы получаешь восьмушку махорки, две коробки спичек и шесть фунтов овса и что вот я настрелял дичи, сколько мяса несу, а нет сала и хлеба. После этого меня обыкновенно кормили, давали с собой сала и хлеба. Так установился черед, вроде как у пастухов. Иногда в кармане пальто я находил бутылку самогонки и менял ее в следующей деревне на хлеб. Случалось, конечно, и сам выпивал, но больше не с горя, а с радости: дичь есть, сало есть, хлеб есть —почему же не выпить? Не могу тоже забыть счастливого дня, когда один крестьянин, увидав меня осенью в калошах на босу ногу, идущим добывать себе пищу в болото, подарил мне совершенно новые, купленные им для сына, сапоги. Пусть он узнает, что я это помню: имя его Ефим Барановский. Мы с ним потом на его годовом празднике распили не одну бутылочку.
Одно время в течение нескольких месяцев по письму Семашко мне выдавали академический паек. И тоже было раз —на Батищевской опытной станции дознались, что это я написал книжку о картофеле. Станция меня поддерживала до самого конца всей моей робинзонады.
Под конец мне в самом деле стало, как Робинзону, когда он развел на своем острове много коз: все есть, а сам выходит на берег моря и думает, как бы переплыть это море.
За все это время я в совершенстве научился высекать огонь из кремня осколком подпилка. Кусочек трута я клал на угли, раздувал их, приставлял тончайшую лучинку: дунешь с силой, и она вспыхивает; только ночью, когда захочется покурить, часто попадаешь подпилком по пальцам, и оттого они у меня всегда были сильно сбиты. И вот однажды явился некий человек с ситцами, зажигалками, бензином, все это он продавал. Друзья купили мне зажигалку, и я до крайности был обрадован. В это же время я написал небольшой деревенский очерк и отправил его на случай одному знакомому журналисту. Через очень короткое время я получил за очерк великие миллионы и купил на них —страшно сказать —пятнадцать пудов муки!
Тогда я собрал свои пожитки, отправился в Москву и стал опять начинать свое дело, почти такой же неведомый, как двадцать лет тому назад, когда вернулся из поездки в Архангельскую губернию. Л.К. Воронский, напечатавший в «Красной нови» мою «Кащееву цепь», сыграл в моей жизни совершенно такую же роль, как старый Девриен, взявший мою первую книгу. «В краю непуганых птиц». Так вскоре мне удалось счастье свое снова схватить, а сравнительная с прежним положением бедность меня не страшит. Я стал много смелее. Вот пример: раньше я был почти богатым человеком, но позволял себе иметь только одну собаку и одно ружье. Теперь же у меня при бедности почему-то четыре собаки и три прекрасных ружья.
Все это я рассказал, чтобы рассеять относительно охоты предрассудок, будто это просто забава. Для меня охота была средством возвращаться к себе самому, временами кормиться ею и воспитывать своих детей бодрыми и радостными. В заключение привожу слова Льва Толстого о счастье:
«Человек обязан быть счастлив. Если он несчастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете? и зачем весь мир? и т.п. А если счастлив, то покорно благодарю, и вам того желаю».
[1] Белыми ламбинами называются озера со светлой водой, черными ламбинами — с темной, от темного болотистого дна. (Здесь и далее примеч. М. М. Пришвина).
[2] Райно — рея.
[3] Девяткой на Выгозере называется всякая большая волна, но, конечно, не всегда «девятый вал».
[4] Ливить — спустить курок, потянуть за ливку (собачку).
[5] Щельями на Севере называются скалы.
[6] Е. Барсов. Причитания Северного края. Предисловием этой прекрасной книги мы здесь и пользуемся.
[7] Записано со слов вопленицы Степаниды Максимовны. Выгозеро, Карельский остров.
[8] Плёса — спокойное место после порога.
[9] Бурак — корзина из дранок, новгородская «мостина».
[10] Пятюготь — значит бесшумно подкрадываться на пятках.
[11] Лонись — то есть прошлый год.
[12] Шагарка, или пристав, — подставка, с которой стреляет полесник и которую он берет с собой из дому.
[13] Возникновение странного выражения «нанять в казаки» мне хочется связать с преданием о панах (см. выше). Казаки долго грабили местных жителей, но потом, укрываясь от преследований, по-видимому, сами попали в зависимое положение от населения. Мне рассказывали, что в старину этих укрывавшихся в лесу людей крестьяне запрягали в соху вместо лошадей.
[14] «Закрыть корову» на языке колдуна означало сделать ее невидимой.
[15] И.Филиппов. История Выговской пустыни.
[16] Крошни — приспособление для носки тяжестей на спине.
[17] Автор, конечно не придает этому факту общего значения.
[18] Пешня — орудие вроде лома, употребляется для пробивания льда во время рыбной ловли зимой.
[19] Автор, склонный смотреть на староверство как на усиленное православие, противополагает ему «раскол» лишь в условном значении.
[20] Автор передает здесь не воображаемую возможность, но точно изученную им действительность.
[21] Ропаками поморы называют высокие плавучие льдины. Несяками — льдины, задерживающиеся на мелях (кошках).
[22] Охотничья куртка (нем.). – Ред.
[23] Услуга за услугу (фр.). – Ред.
[24] Наживка — рыбка, вообще все, что насаживается на крючок для ловли рыбы.
[25] Ярус — то же, что перемет, которым ловят рыбу, только большой, в версту длины и больше.
[26] Высокая гора, с которой на Мурмане промышленники смотрят в море. На глядне всегда ставится большой крест.
[27] Промысловая лодка.
[28] Мальчиков, участвующих в рыбной ловле, называют зуйками.
[29] Пожалуйста (норвеж.) — Ред.
[30] Добродушный саксонец (нем.) — Ред.
[31] Кто вы? (нем.) — Ред.
[32] Не желаете ли? (нем.) — Ред.
[33] Что это? (нем.) — Ред.
[34] Храни вас Бог (нем.) — Ред.
[35] Журавина — по-новгородскому — клюква.