Надо ощутить в себе то непреодолимое влечение к данной отрасли знания, без которого вообще не может родиться на свет специалист.
Я не собирался и не собираюсь приводить всех моих читателей в ряды ученых-топонимистов. Более того, одной из моих целей, пока я писал книгу, было отпугнуть от топонимики тех, кто предполагает, что перед ним легкодоступная наука. Скорее полунаука, полуискусство, что-то вроде хиромантии… Затвердил несколько правил, посмотрел на руку доверчивого человека, и распространяйся насчет «линий его судьбы»: все равно проверить твои выводы никто не может.
Теперь, я думаю, вы убедились, что это далеко не так.
Чтобы стать топонимистом, имеющим право исследовать и предполагать, надо прежде всего быть широко образованным человеком. Образованным и вообще и в частности в области некоторых специальных, обязательных дисциплин (я их уже перечислял).
Теперь примите в расчет вот еще что.
Ученые установили, например, что в пределах Московской губернии (данные относятся к середине двадцатых годов) из 2000 с лишним нанесенных на карты и зарегистрированных в перечнях ее рек и речек у большей половины (у 1350) нет никаких названий. Они безымянны.
Представьте себе, какой переполох поднимется, если выяснится, что в большом городе у половины улиц и переулков нет имен?
Что же, действительно так: речки безымянны, и все тут? Восемь считанных веков существует Подмосковье, и за восемь веков его жители не удосужились подобрать имена половине его рек, ручьев, болот, лесов? Конечно, нет: имена существуют (или существовали когда-то). Только известны они обитателям ближайших к ним мест. А вот администраторам, землемерам, топографам, в былые дни дьякам и подьячим, в наши времена — работникам земельных отделов и исполкомов они нередко остаются неведомыми. И, не попав ни в какие списки, имена исчезают одно за другим.
Тысяча триста неназванных из двух тысяч! Только имена рек! И только в одной Московской области! А названия лесных рощ, моховых болот и болотцев, распашек и запущенных нив, дорожных росстаней и заброшенных карьеров, глухих озерков и росистых полян в дремучей чаще? Их-то уже десятки тысяч, никем не взятых «на карандаш», не записанных, не раскопанных… В Подмосковье!
И если вы примете во внимание, что из этих тысяч топонимов пусть даже в одном проценте отложились некогда факты, события, словесные формы, воспоминания о бывшем и прошедшем, от которых уже нигде, кроме как в названии места, ничего не сохранилось и о которых уже неоткуда, кроме как из него, узнать ни историку, ни географу, ни лингвисту, — вы поймете и поверите мне, как необходимо проделать неописуемо огромную работу не по объяснению, не по исследованию, хотя бы по простой грамотной регистрации валяющихся в мусоре у нас под ногами никому не заметных драгоценностей.
Помните, что я говорил: в маленькой Швеции взято на учет около 12 миллионов топонимов, а Советский Союз превышает по площади Швецию в 50 раз. С другой стороны, по самым различным причинам во многих небольших странах Западной Европы топонимикой занимаются всерьез уже очень давно и очень упорно, а в нашей стране она только «набирает пары».
Мое дело — зажечь (пусть не в каждом, пусть в одном из сотни моих читателей) интерес к удивительной, нелегкой и прекрасной науке. Если это случится, вы найдете, как проложить пути к углублению ваших сведений о ней. Вы свяжетесь с топонимистами, работающими в университетах и филологических институтах. Вы начнете интересоваться специальными работами по научной топонимике. И вовсе не обязательно, чтобы каждый из вас стал профессором в этой науке. Вполне достаточно, если некоторые из вас найдут в себе силы и желание помочь советским топонимистам хотя бы на первой, необходимой ступени их работы — в собирании первоначального материала по нашим географическим именам.
…Существует несколько градаций в самом отношении человека к топониму. У французского писателя Марселя Пруста есть в одном из его произведений короткий диалог рядового благополучного буржуа с его знакомым буквоедом-топонимистом:
«— Я охочусь чаще всего в лесу ШАНТПИ, — проговорил господин де Камбремер.
— Он оправдывает свое название? — спросил его Бришо.
— Я не улавливаю смысла вашего вопроса…
— Я хочу сказать: много ли там поет сорок?
— Вот видите, — сказал господин де Камбремер, — что значит поговорить с ученым! Я уже пятнадцать лет охочусь в лесу Шантпи и никогда не задумывался, что значит его имя…»
По-французски «шантэ» — «петь», «пи» — «сорока»… На свете бесчисленное множество Камбремеров, гуляющих по миру и никогда не обращающих на него, и в частности на его имена, никакого внимания. Это одна ступень.
Есть вторая.
«— Кинешма? — рассеянно произнесла путешествующая по Волге на теплоходе героиня романа В. Верховской „Молодая Волга“ по имени Нина. — Нерусское слово какое-то.
— Почему нерусское? — возмутился ее спутник, волгарь. — Кинешма — „кинешь мя“. Решма — „режь мя“. Даже легенда есть насчет этих названий…»
О легендах я уже имел удовольствие с вами беседовать. Теперь я просто хочу еще раз осудить такую легкомысленную «авторитетность».
Один ничего не видит и не знает. Второй видит очень мало, но «знает» уже все. Я надеюсь, что, прочитав мою книгу, вы сумеете занять среднюю позицию: научитесь видеть, слышать, обращать внимание и с живым интересом добиваться правильных решений каждой топонимической загадки. Но не утверждать!
И я завидую вам. Есть счастливые люди — собиратели грибов, ягод, охотники, рыболовы. С котомками за плечами, с ружьями или спиннингами они бродят по самым душистым, самым росистым, самым солнечным и самым тенистым уголкам земли нашей, и на каждом шагу их ожидают пленительные возможности удачи.
Но у них есть и свои полосы огорчений. Грибы, как известно, появляются «слоями». Ягоды могут быть, а может их не быть. И какие-нибудь зайцы или куропатки делают все, что от них зависит, чтобы радость охотника возникала не слишком часто.
Ваша добыча — топонимы — не подвержена никаким колебаниям. На них всегда урожай. Они не прячутся, никуда не убегают.
Идите к ним, они вас ждут.
Вы идете по сосновому бору за городом Лугой и видите речку, вытекающую из озера. Там, где она ныряет под железнодорожное полотно, есть основательный каменный мост, под ним ребята ловят раков. Спросите у них, как имя моста, и они ответят вам — ТРУБЁНКА! Если вы задержитесь в ближней деревне, то узнаете, что имя осталось за железнодорожным мостом с дней строительства дороги: это не мост, а только труба, хотя и очень солидная. И кто-то из инженеров пренебрежительно назвал трубу «Трубёнкой», так она и осталась с этим именем.
Спуститесь вниз, к ручью. Вы узнаете, что его имя ЛУКОМКА, и на вас пахнет уже куда более давними временами. А извилистое узкое озеро справа, из которого вытекает Лукомка, называется ЛУКОМО. И надо уже лезть в словари и справочники. Тогда из ценного «Словаря местных географических терминов» Э. и В. Мурзаевых вы узнаете, например, что на севере России живет еще слово «лукома», связанное с «лука» — извилина — и означающее «извилистый овраг». Все станет вам понятно. И вы углубитесь в тенистые заросли над речкой, и выйдете на место, именуемое «НА ВИРУ» («вир» в диалектах «омут»), и спросите, как зовется видная оттуда деревня, и вам скажут, что ее имя СМЕРДИ, и вы перенесетесь уже в совсем далекую даль веков, в какой-нибудь XII и XIII век, когда еще существовали смерды — хлебопашцы, когда как раз и возникали названия первых поселений в этих стародавних русских местах.
Такие до предела русские, такие полные глубокого обаяния и такие часто загадочные: НАДЁВИЦЫ и ЗАТУЛЁНЬЕ, ЧЕРНАВКА-речка и ПАГУБА-река, ВРАГИ и СЕРЕБРЯНКА. И вдруг среди них, как кол на равнине, ФАН-ДЕР-ФЛИТ?!
Идите, собирайте их, задумывайтесь над ними, ищите их разгадки. Счастливого вам пути!