— Я хочу, — Вера Александровна говорила спокойно, будто дело было обычным, как наклеить пластырь. — Да и насчет Вас сомневаюсь.
Ада почувствовала, казалось, всё сразу. Такого опыта у неё никогда не было, и ей, разумеется, было страшно. Страшно — то ли слово? Однако помимо нарастающего страха в сердце девушки проникло и другое чувство. То самое, что не позволяло вскочить и закричать. Не позволяло убежать. Не позволяло двигаться. Головой она сразу поняла, что всё это очень неправильно. Но дверь была заперта и жалюзи закрыты — весь мир остался за кармой. Она ничего не должна была, и она могла этого легко избежать, и она этого, кажется, хотела. Однако, видимо, недостаточно сильно.
Она никогда не питала особой любви к женщинам. Да и сама любовь, как и радости интимной жизни, всегда обходила её стороной. Но уважение — нет, это было скорее вознесение — этих людей, людей с кафедры зарубежной литературы, поселилось в сердце Ады ещё в первые дни учебы, во времена её студенчества, и до тех пор не отпускало. Казалось, это чувство было сильнее многих других, и порой Ада сама принимала его за что-то большее, что-то личное, интимное. Разумеется, — хотя нам ли знать наверняка? — она и подумать не могла, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации. Разве бывает в жизни такое? И вот над ней склонилась профессор и сжимает её плечи в руках. Представьте только!
Вера Александровна легко запустила длинные сухие пальцы в волосы юной лаборантки и растянула её на столе — как дурно это звучит! И Ада думала об этом, лежа там, среди бумаг и прочих ненужных вещей: она думала о том, как дешево она выглядит.
— Конечно, было бы удобнее, будь Вы в юбке, — отшутилась Вера Александровна.
— Я почти не ношу юбки, — прошептала девушка.
— Что ж, это Ваш выбор.
Она оценила ситуацию и вытащила Аду из-за стола, в каком-то глухом порыве толкнув её к шкафу. Непринужденно, как весеннее утро проникает в окно, её рука оказалась под брюками девушки. Ощутив тепло, Вера Александровна легко улыбнулась, но не Аде, а будто самой себе. Она прижала её сильнее к шкафу, запуская вальяжные пальцы в свою лаборантку.
Как, как могло такое случиться? Как можно было это допустить? Ада не понимала и, наверное, с того самого момента уже не хотела понимать. Ей было стыдно за себя, за всё, что происходит, и сочный румянец обличал все её волнения, но дверь была заперта — она чувствовала, что может себе это позволить. Делать плохие вещи и краснеть за них.
Ноги отказывались держать её, она, как ей казалось, себе больше не принадлежала. Пальцы Веры Александровны уверенно входили в девушку, заставляли её двигаться в такт, делали беззащитной — в тот самый момент она готова была на всё, что угодно.
Преподавательница это чувствовала, и для этого большого опыта не требуется. Она по-профессорски строго взяла Аду за волосы и поставила на колени, а сама упала на диван, довольная собой. Придвинувшись на самый край, она посмотрела на неё, и взгляда одного хватило для того, чтобы угадать её просьбу, походившую больше на приказ.
Юбка быстро скользнула вверх по её бедрам, когда она раздвинула ноги перед своей юной лаборанткой. Ада никогда не делала подобного. Она никогда об этом не просила. Но вот она стоит на коленях перед женщиной, что старше её не на одно поколение, жалюзи закрыты — никто об этом никогда в жизни не узнает. Она обхватывает горячие бедра профессора и неуверенно — от отсутствия опыта и от страха — касается её промежности. Боже, как плохо это звучит! Вера Александровна прикрыла глаза и властной рукой, как провинившегося котенка, ткнула Аду ближе.
Всё куда-то пропало: и кафедра, и день, и даже тишина. Всё испарилось. Выветрилось. Периодически только мелькали звезды или, может, огни фейерверков — как вам угодно.
Это выглядело безумно откровенно, в какой-то степени даже плохо, но никто этого не видел. Уединение успокаивало Аду, позволяло ей больше, чем может она сама себе позволить.
Когда всё закончилось, она подняла глаза на Веру Александровну. Та тяжело дышала.
— Умница, — заключила она победно, приводя себя в порядок, и взъерошила волосы девушки, — я этого ожидала.
Она молчала. Сказать ей было нечего. Вера Александровна, несмотря на то, что Аде пришлось увидеть больше, чем она должна была видеть, — не говоря уже о сделанном, — всё ещё была профессором с ученой степенью и невероятно умной и развитой женщиной в её глазах. И они все ещё были вдвоем. Вдвоем за запертой дверью.
— Ну, до завтра, и я прошу Вас, Ада, не думайте об этом. Давайте оставим, — бросила преподавательница, накинув пальто. Она хотела было сказать ещё что-то, но быстро осознала, насколько это будет лишним, и просто улыбнулась.
Дверь захлопнулась. Ада вдруг услышала, как бьется её сердце и как всё тело отзывается на его удары. Она осталась одна, сама с собой и с тем, что с ней произошло.
========== Глава 3. Ирина Дмитриевна. ==========
Аду не покидало острое ощущение того, что ею воспользовались. Было неприятно, точнее, должно было быть, однако мысль об этом почему-то забавляла её. Она сама себе удивлялась. Почему она позволила сделать такое с собой? Почему это всё-таки случилось? Почему она опустилась на колени перед женщиной, которая в свою очередь просто соизволила развлечься? Думать обо всем этом было куда более неприятно и неуместно, чем делать, и мысли разветвлялись, сворачивали на другие тропинки. Ей было стыдно, но Ада быстро оставила попытки всё оценить и взвесить. Нет, легкомысленной она не была, но что-то внутри будто запрещало ей оборачиваться, запрещало об этом волноваться. Сначала она даже подумала было уволиться, но сама же быстро отмела эту идею. “Не вариант,” - отрезал голос в её голове, и она незамедлительно согласилась с ним. Да, ей было стыдно. Но не стыд ею руководил.
На следующий день Аде пришлось дожидаться, пока заседание кафедры закончится. Быть всегда на месте, быть под рукой - в этом состояла основная её обязанность. С Верой Александровной они больше не виделись, и, в отличие от преподавательницы, девушка понятия не имела, как должна теперь она с ней разговаривать и смотреть в глаза.
Но вот дверь открылась. Вера Александровна вошла первой и поздоровалась с Адой совершенно обычно, бросила ей свою дежурную улыбку. Этой улыбки всегда удостаивались обычно студенты в коридорах, которых она не могла вспомнить.
Они приходили одна за другой, и все кивали Аде и здоровались вполне повседневно, однако ей самой почему-то казалось, что каждая их них видит её насквозь и знает, что произошло.
- Адочка, поставьте, пожалуйста, чайник, - попросила Мария Геннадьевна по обыкновению любезно.
Мария Геннадьевна всегда была очень вежливой. Аде нравилось, когда она заходила: та всегда интересовалась её настроением и новостями, причем делала это так, будто действительно ей было интересно. Она, как, впрочем, и все филологи, любила поговорить.
На кафедре собрались почти все - пришлось взять стул из соседнего кабинета.
Они долго сидели и смеялись о чем-то своем.
На улице уже сто раз стемнело, а компанию грела старая электрическая лампа.
Ада смотрела на них с теплом. За круглым столом их было семеро: Вера Александровна, спокойная, как сытый удав, которая в упор её не видела, Ольга Борисовна, заведующая с тяжелыми бусами на шее, Наталья Олеговна, что смеялась всех громче над очередной шуткой Марии Геннадьевны, которая в свою очередь бурно жестикулировала, Екатерина Петровна, уставшая явно больше других, Ирина Дмитриевна, высокая с диктаторским голосом, и Геннадий Аркадьевич, который молча пил чай и созерцал. Их всех объединяло общее дело и то, что были они действительно все потрясающе умны и, соответственно, обаятельны.