— Оно, конечно, — запнулся отец. — Голодно… Опять же…
— Опять же волки грызутся, а у овец шерсть летит… Офицеры да генералы награды зарабатывают, а нам, усердным, которые за царя-батюшку воюют, руки-ноги отрывает.
Солдат кивнул на пустой, заправленный под ремень рукав.
Отец промолчал.
Потом разговор пошел спокойней. Расспросили друг друга про урожаи, про сенокос, про цены на лен, узнали, кто на какой мельнице рожь молол и сколько за помол в этом году берут. А когда опять заговорили про войну, солдат сказал:
— Не нужна она, браток, нам. Ни рабочим, ни мужикам, ни бабам нашим.
Всю дорогу домой отец ехал молча.
Однажды в середине зимы 1915 года к нам зашел Тимохин отец, дядя Харитон, и рассказал, что в городе расширяется мастерская братьев Щукиных, будут делать кровати для лазаретов, набирают подростков в подручные слесарям.
— Может, отвезем ребят, — сказал отцу дядя Харитон. — Все равно скоро жрать нечего будет, а там хоть рукомеслу научатся. Им вдвоем веселее будет… Да и Авдей там. В случае забалуют, маленько приструнит.
Отец посмотрел на мать, та молчала.
И через неделю нас с Тимохой отвезли в город.
Мастерская Щукиных только называлась мастерской, на самом же деле это был небольшой заводик с литейной, где отливали печные вьюшки, сковороды, утюги и другую мелочь. Кроме литейной, на заводе были две слесарные мастерские: в одной изготовляли железные кровати, в другой делали висячие замки разных размеров и ключи к ним. Мы с Тимохой попали в «Замковую». Он подручным к маленькому, тщедушному и беспокойному старику Архипову, который за свою горячность имел шутливое прозвище «Самовар», а я к Константину Макаровичу, всеми на заводе уважаемому дяде Косте, которого любили за незлобивый и независимый характер. Дядя Костя не скрывал своей неприязни к царскому строю и при случае, в разговоре с рабочими, мог запустить «шпильку» не только в продажных министров, но и в самого царя-батюшку.
Осмелев, как-то Тимоха спел ему частушку про царя Николая и его шайку.
— Молодец, — одобрил дядя Костя. — Ну, а как Федя, — показал он на меня, — свой парень?
— Свой, — ответил Тимоха. — Мы с ним эту частушку еще в деревне выучили.
— Ну, вот и хорошо… Значит, в нашем полку прибыло.
С этого дня мы подружились с дядей Костей.
Жили мы с Тимохой в полуподвальной комнатке недалеко от вокзала у доброй и проворной женщины Марьи Пановой, бездетной и недавно овдовевшей. Мужа ее, кровельщика Степана Панова, убили в первый же месяц войны. Об этом ей написал земляк Степана, служивший с пим под Могилевом в одной роте.
На наше грошовое жалование тетка Марья варила нам чугунок похлебки. По воскресеньям покупала в мясной лавке кости, и тогда похлебку ели с наваром. На загладку высасывали кости. Я разбивал их старым увесистым молотком, а Тимоха полагался на свои крепкие зубы.
Простояв у тисков половину рабочего дня, шесть, а то и семь часов, мы шли на перерыв. У бачка с кипятком выстраивалась очередь подручных. Каждый нацеживал себе железную кружку. Кипяток пили кто с куском хлеба, кто с картофелиной, кто с лепешкой, а кто и пустой, вприглядку. Мы с Тимохой не горевали, что у нас нет ни картошки, ни хлеба, потому что знали: тетка Марья обязательно накормит нас дома похлебкой.
Вечерами играли в шашки или ходили к Авдею в гости. Жил он за станцией, в тупике, на железнодорожном пути, в старом вагоне. В вагоне постоянно топилась чугунная, на коротких ножках, печурка. Придя с мороза, я и Тимоха протягивали руки к ее малиновому жару, грелись.
Однажды придя к Авдею, мы застали у него дядю Костю. Дядя Костя не прервал своего разговора, дав понять, что нас он не опасается, что мы свои. Он говорил Авдею, что надо агитировать железнодорожных рабочих на всеобщую в городе забастовку. Просил, чтобы железнодорожники, при случае, препятствовали отправке солдат на германский фронт.
— Большевистская организация города поможет вам, — сказал дядя Костя. — Да вот и ребята в стороне стоять не будут.
Мы с Тимохой переминались с ноги на ногу, не зная толком, чем мы можем быть полезными.
Но работа скоро нашлась. Как-то после смены дядя Костя позвал нас с Тимохой к себе домой. Напоив чаем, улыбаясь, спросил:
— Ну, какую с вами возьмем линию: кадетскую, эсеровскую или большевистскую?
Мы молчали, боялись ответить невпопад.
— Линия наша с вами, ребята, ясная и определенная, — ответил за нас дядя Костя. — Долой войну! Долой царя и буржуев! Землю крестьянам, а фабрики и заводы рабочим. Долой штрафы и 12-часовой рабочий день! Понятно?