Когда все удалились, рыцарь остается один с Валхелином на дороге и спрашивает: «Узнаешь меня?» Пресвитер отвечает: «Нет». Рыцарь говорит: «Я Роберт, сын Ральфа Белокурого и твой брат». И пока пресвитер изумляется такому нежданному делу и пребывает в великом удручении из-за того, что увидел и испытал, как о том сказано, рыцарь начинает напоминать ему многое из отрочества их обоих и представлять вернейшие приметы. Священник же все услышанное прекрасно вспомнил, но, не решаясь признаться, все отрицал. Наконец рыцарь говорит: «Дивлюсь я твоей черствости и неподатливости. Я тебя воспитывал после смерти обоих родителей и любил больше всех смертных. Я послал тебя в школу в Галлию, щедро снабжал одеждой и деньгами и многими другими способами старался тебе пособить. А ты теперь позабыл об этом и гнушаешься даже признать меня». Тут пресвитер, обличенный обилием правдивых слов и достоверными доводами, со слезами признал правоту братних речей. Тогда рыцарь говорит ему: «По справедливости ты должен бы умереть и носиться с нами вместе как общник наших кар, ибо с нечестивым безрассудством накинулся на наше добро. Никто другой на это не отважился. Но месса, которую ты нынче совершил, спасла тебя от гибели. И мне ныне позволено тебе показаться и явить тебе мое злосчастье. После того как я беседовал с тобой в Нормандии, я с твоим благословением отправился в Англию и там по воле Творца нашел конец своей жизни, и по грехам, коими отягощен чрезмерно, познал суровейшие мучения. Оружие, которое мы носим, раскалено, поражает нас ужасающим смрадом, давит безмерной тяжестью, сжигает неугасимым зноем. Доныне несказанно терзают меня эти кары. Но когда ты был посвящен в Англии и совершил первую мессу за умерших верных, Ральф, твой отец, был освобожден от мучений, и мой щит, тяжко меня удручавший, пропал. Меч, как видишь, я все еще ношу, но в этом году твердо уповаю на избавление от сего бремени».
Пока рыцарь вел эти и другие речи, а пресвитер усердно ему внимал, увидел он комок крови вроде человеческой головы на его пятках вокруг шпор и в изумлении спросил: «Откуда такой сгусток крови на твоих пятах?» Тот в ответ: «Не кровь это, а огонь, и он мнится мне тяжелее, чем если б я нес на себе гору Святого Михаила. Так как я пользовался роскошными, острыми шпорами, поспешая на кровопролитие, по справедливости таскаю я на пятах огромный груз и, несносно им отягченный, не могу никому возвестить меру моих терзаний. Об этом должны живые непрестанно помышлять и страшиться, а паче того — беречься, чтоб не пришлось им искупать грехи свои так жестоко. Больше нельзя говорить мне с тобою, брат, ибо я должен спешить за этой злосчастной ватагой. Молю, помни меня и помоги мне благочестивыми молитвами и милостынями. Ибо за год от Цветоносной недели я надеюсь спастись и по милосердию Творца освободиться от всех мучений. Ты же позаботься о себе, благоразумно исправь свою жизнь, многочисленными пороками оскверненную, и знай, что долгой она не будет. О нынешнем не говори. Храни молчание о том, что нынче нечаянно увидел и услышал, и три дня не смей никому поведать».