— А где они сейчас?
— В корчме, где ж им еще быть... Или в борделе.
— Хорошо. Схожу, посмотрю сам. Если подойдут — заберу. А еще я хотел бы, пан воевода, получить припасов в дорогу...
— О том не беспокойся. Прикажу снарядить.
— И ту награду... что мне полагается за Маслов Брод...
— Сказал же — утром казначей все до талера отсчитает.
— Не, я как раз хотел просить, вместо денег, отправить в Полесье обоз зерна... Людей у меня, как ты сам знаешь, прибавилось. Так что запасов, — прокормить до нового урожая, — не хватит.
— Хорошего хозяина сразу видать… — одобрительно кивнул Королькович. — Не возражаю. Завтра же велю отогнать в деревню две сотни овец... шкуры потом вернешь... А как закончат кузнецы решетку, — с тем же обозом вышлю сто пудов ржи и десять пудов пшеницы. По рукам?
— Спасибо, ясновельможный пан воевода. Это даже больше, чем я ожидал получить.
«Вы заработали уважение. Ваше отношение с воеводой Корольковичем улучшилось до «25» — добрый сосед». Ваше отношение с жителями Смоленска улучшилось до «5»
— Сочтемся... — Королькович схватился за кувшин, увидел что тот пуст и раздраженно шмякнул им о столешницу. — Тадеуш! Вина!
— Вашмосць, может, в другой раз продолжим? — поднял я руки. — Вино у тебя отменное, спору нет. Но, боюсь, после второго кувшина с лисовчиками разговора уже не получится. А мне все же хочется заранее понять, с кем путь делить. Говорят-то о них разное.
— Что ж, пусть будет по-твоему, неволить не стану. Важные дела и впрямь лучше на трезвую голову решать… — не слишком охотно согласился воевода. — Но, когда ты, вашмосць — уже, как Антоний Полесский и хорунжий драгунского полка вернешься из Кракова, одним кувшином вина не обойдется. Соберем шляхту со всей округи и усадим за стол! Это я тебе твердо обещаю! А слово Федора Корольковича крепче булатной стали!
Я хотел ответить в таком же выспренним духе, но где-то рядом зазвучала музыка. Я не большой знаток во всяких там сонат и кантат, но эта мелодия была совершенно обворожительная. Нежная, задумчивая. Как говориться, бередящая душу. А потом звонкий, девичий голосок затянул негромко, со слезинкой и легкой грустью:
— Gdzież ten co go czekam tak
Że mi tchu aż w piersiach brak?
Gdzież ten co obieca mi
Miłość do ostatnich dni?
Gzie ten który powie mi
Że do końca swoich dni
Że do ostatniego tchu
Będę całym życiem mu?*
[пол., — Где тот, кого так жду,
что дышать не могу?
Где тот, кто обещал мне
любовь до последнего дня?
Где тот, кто скажет мне,
что до конца своих дней
до последнего вздоха —
я буду всей его жизнью...]
Слова будто сами в голове возникали и впечатывались там огромными, сияющими буквами. Прям, наваждение какое-то. Пришлось встряхнуть головой, чтобы развеять чары.
— Это кто так волшебно поет?
— Дануся... — с заметной гордостью произнес воевода Королькович. — Моя дочь... Младшая...
— Изумительный голос... — вырвалось у меня. — Уверен, он принадлежит самой прекрасной панночке на всем белом свете.
Глава 12
Федору Корольковичу мои слова понравились. Похоже, как часто случается с отцами в возрасте, он души не чаял в дочери. Что тут же и подтвердилось. Дверь в кабинет открылась, и на пороге возникло чудесное видение — белоснежное и воздушное. Так раньше изображали ангелочков, а потом — фей. Не хватало только крыльев за спиной, и платье было гораздо целомудреннее, чем у анимешных красоток с огромными... глазами.
Нет, с глазами у видения как раз все в порядке. Большие, васильковые... яркие, словно подсвеченные изнутри. И вот эта абсолютная, тысячекаратная невинность производила просто ошеломляющее впечатление, как удар в солнечное сплетение. У меня аж дыхание сперло.
— Папенька, я вот что хотела... — пропело сказочное существо прямо с порога. Потом заметило меня и мило растерялось. — Ой! Я не знала, что вы заняты...