— Нет... Зато у нас есть общий знакомый. Некий ротмистр. Росточка небольшого, почти, как панночка. Но очень большого сердца. Сейчас переполненного ревностью и обидой. А это такая смесь, что ежели полыхнет — одни головешки останутся.
— Вацьпан говорит о Якубе? — панночка сделала движение, словно хотела вскочить, но рука мужчины, больше похожая на полено и лежащая поперек ее бедер, удержала красотку на месте. — О, Езус и Пресвятая дева Мария! Из-за этого бугая я совсем забыла о бедном пане ротмистре. Он еще здесь?
— Здесь... Прямо под окном. И очень расстроен. Настолько, что послал Томаша за людьми. Чтобы поджечь ваш дом.
— Пресвятые угодники! — пискнула та взволнованно. — Безумец!
Ядзя, хоть и с трудом, но все же освободилась из-под тяжести кавалера, даже сквозь сон не желавшего расстаться с добычей, и спрыгнула с кровати. Ни капельки не смущаясь наготы. Впрочем, — с какой стати? Таким изумительным телом гордиться надо, а не стыдиться. Похоже, панночка тоже так считала, потому что шагнула ко мне и просительно заглянула в глаза. Правда, для этого ей пришлось встать на цыпочки и забросить руки мне на шею.
— Вацьпан такой мужественный, такой сильный... Вацьпан не оставит беззащитных девушек в беде и поможет нам?
Шаловливо блестящие глаза красотки еще только сулили награду, а влажные, слегка припухшие губки уже предлагали аванс. А то и стопроцентную предоплату...
— Конечно... За этим я и пришел.
Взял панночку на руки, подумал и поставил на стол. И глазам приятно, и мешать не будет.
— Что вацьпан делает? — удивилась Ядзя.
— Я сейчас разбужу твоего кавалера и уведу отсюда. А ты уж как-нибудь постарайся угомонить влюбленного. Справишься?
— В этом вацьпан может не сомневаться. Утихомирю... Как шелковый будет. Если никто не помешает.
— Не помешает...
Панночка опустилась на колени и стала вровень со мной. Глаза ее все так же блестели, но теперь от любопытства.
— А зачем вацьпану это надо? Если мы даже не знакомы. Ведь пан не заходил раньше в дом пани Малгожаты? Такого видного кавалера я бы запомнила.
— Не люблю пожаров...
Какое-то время Ядзя хлопала пушистыми ресницами и задумчиво покусывала губку, пытаясь понять, отшутился я или сказал правду. Потом зябко повела плечиками, как будто только сейчас заметила, что голая. Груди тяжело колыхнулись, сразу захотелось поддержать, потискать. Но в памяти, всего на мгновение, возник образ Дануси, стирая наваждение и... я увидел перед собой обыкновенную, распутную девицу. Весьма привлекательную, — относительной свежестью и юностью, — но, не более. И, наверняка успевшую обслужить в этой кровати стольких мужчин, что даже не поверишь, если скажет правду.
Видимо, в лице что-то изменилось, и миниатюрная кокотка это заметила. Потому что сразу как-то сникла. И взглядом, и телом.
— Их никто не любит... — произнесла негромко, уже не глядя в глаза.
— Тогда, за дело... — подал девушке пеньюар и указал на тяжелую портьеру. — Лучше будет, если панночка затаится на время.
Подождал, пока Ядзя мышкой шмыгнет за штору, потом подошел к кровати и рявкнул над ухом здоровяка.
— Подъем! Тревога! Татары!
Глава 14
Красномордый усач вскочил, как пружиной подброшенный, и первым делом, даже не продрав толком глаза, схватился за саблю. Которая, к слову, единственная из всей... одежды, лежала на кровати.
— Бей! — завопил во всю глотку, спрыгивая на пол и изготавливаясь к поединку. — Не возьмешь! Пся крев!
Мутными, вытаращенными глазами обвел комнату, выискивая врага, пока не уперся взглядом в кувшин, который я ему любезно протягивал.
— Где басурмане?! Где я?.. — тон, с каждой последующей фразой, становился тише. — Что случилось?
— Сон... Всего лишь плохой сон... Глотни, вацьпан. Полегчает.
Усач не заставил просить себя дважды. Но сперва вложил карабелю [Карабе́ла (польск., - Karabela) — тип сабли, в частности имевший распространение среди польской шляхты в XVII—XVIII веках. Основным отличием карабели является рукоять в форме «орлиной головы», с загнутым вниз набалдашником] в ножны и надел перевязь на плечо. Сразу видно — бывалый вояка. Оружие важнее штанов. Пил долго и жадно, пока не закончилось вино. Потом уронил небрежно жбан на кровать, обтер ладонью усы и представился: