…Он встал, откинул штору, отделяющую его уголок от остальной части жилища, прошел между рядами нар и отворил окно. На дворе белели сумерки, пахло рекой, полынью и чебрецом, запах которых легко проносил над рекой степной вечерний ветерок. Из сада слышались голоса — дервиша он признал сразу, а второй долго не мог угадать. Потом узнал: с дервишем разговаривал Хикмат, его бывший однокашник. Зимой он ушел из медресе, устроился в бакалейной лавке Шапи, но торговал книгами, развозя их на санках по слободам и близлежащим селам. Книгами торговали почти в каждой лавке. А еще Хикмат изготовлял азбуку. Наделает деревянных кубиков, приклеит к ним буквы — готова азбука.
Он бы ни за что не ушел из медресе, но помощи ему ждать было не от кого, а прирабатывать он не умел. Шакирды поухватистей и на похоронах успевали заработать и на ярмарки ездили, и в степь уходили, к казахам, учить их детей. А ягненок Хикмат — так его и называли — ничего этого не умел. В лавке у хозяина он был сыт и одет, но тосковал по школе и в любой досужий час бежал сюда.
Габдулла притворил окно и тихо вышел на террасу. Хотелось пить. Нашарив на низеньком столике в углу крынку с водой, он стал пить и пил, пока не забулькало в животе. Теперь он ощутил почти такой же острый, как жажда, голод. И желание курить. Однажды он открыл, что табак имеет удивительное свойство перебарывать голод. Сперва закружит голову, почувствуешь горькое жжение в горле, а там, смотришь, чувство голода утихает. Вот и теперь — он вернулся в худжру, взял в сундучке своем папиросу и вышел на террасу. Здесь он сел на нижнюю приступку крыльца и, пряча машинально огонек в кулаке, стал затягиваться.
А надо было пойти с Камилем, поужинать, поговорить с хазретом, старик так радушен, так прост. Но женщины в этом доме!.. Для них он просто бедный шакирд, мальчишка. Хлебосольный, веселый этот дом разделен между простотой и чопорностью. И в него проникло убогое тщеславие, и его хозяевам хочется, чтобы все у них было как в других богатых домах…
По двору зашуршали шаги. Дервиш и Хикмат шли из сада.
— Как здоровье, сынок? — спросил старик.
— Спасибо, я здоров. — Только бы он не останавливался, а шел отдыхать. Старик ушел.
Смеясь и словно чего-то стесняясь, заговорил Хикмат:
— Послушай, Апуш, любовь почитается всеми поэтами. Ночь, говорят они, рай для влюбленных.
— Верно, — с улыбкой отозвался Габдулла. — Уж не сочинил ли ты стихи?
— Если бы я умел!.. Апуш, а что, если в беседку в саду придет очень, понимаешь, скромная… ну, девушка? Клянусь, мы посидим и уйдем. Войдем в боковую калитку и в нее же выйдем, а?
— Ступай, — сказал Габдулла, — веди свою скромницу. Но знай, что в соседнем дворе подолгу не спит Гумер-хальфа.
О смешных назиданиях этого святоши он, помнится, рассказывал Диляфруз.
— Ха-ха-ха, — засмеялась Диляфруз, — а вы скажите старому блуднику, чтобы оставил в покое свою служанку!
Вспомнив Диляфруз, он почувствовал грусть и томление.
А служанка… как же ее зовут? Кажется, она очень хороша собой. Может быть, это она прибежала на свидание с Хикматом, и сейчас ее потаенный смех слышится из-за деревьев?
Кончится лето, и в медресе съедутся шакирды. Чего только не порасскажут иные великовозрастные блудники и охотники за чужими женами… Разговоры эти противны, но когда слушаешь их в густые, темные ночи, легче переносится это ужасное, загадочное томление. А глянешь, как падают одна за одной звезды, так и вовсе успокоишься: ангелы не дремлют, они бросают камни в демонов, подбирающихся к седьмому небу. И твой ангел, хранящий тебя от греха, тоже не спит — вот мягкий ветерок коснулся правой щеки. Это он, твой ангел, однажды уберегший тебя от греха. Юноша закрыл ладонями лицо, ощутил его жар. Нет, нет, он никогда не сделает того, что делают постоянно его великовозрастные однокашники!
В слободе, на самом краю, в лачуге живет Фатима. Там островок свободной любви, над которым плывут, сбиваясь в облачка, пары греха. К Фатиме бегали шакирды. Обмыв покойника, зажав в кулаке монеты, бежали в лачугу, как будто немедленно хотели ритуала жизни — ощутить всю прелесть греха, жизни, существования. Засыпали, мертвецки устав, и снились гурии, яблоки рая, прохождение через мост Сират. Иной вскрикивал от страха: сорвался, упал в преисподнюю, — и успокаивала дряблая, безмускульная, но теплая и живая рука женщины.
Сундук Фатимы — сокровище снадобий, в нем засушенные шпанские мухи, травы и коренья. К ней тайком прибегали слободские молодки: взять снадобий, чтобы приворожить мужей, сделать их страстными и забеременеть от этой страсти. Но почему себе она не поможет, неужто не действуют на нее собственные снадобья, ведь ей, наверное, тоже хочется ребенка? Ан нет, говорит молва, она проклята. Ее брал в жены один из двух падших ангелов — Харут или Марут…