– Нет, – признал Маркиан.
– Вот и для меня это хуже чем нужники чистить. Так что я доволен. В пустыне очень хорошо!
Они поднялись на трибунал. Маркиан с папирусом стал пробираться к Секундину сквозь строй офицеров и чиновников. Дукс выслушивал очередного просителя. То был коротенький толстощёкий араб в греческом, классически драпированном плаще, но в арабском головном платке с обручем. Он взволнованно говорил на своём каркающем языке, а молодой толмач переводил:
– Амр сын Убайда говорит, что 28 числа месяца месори в его дом вломились три ромейских воина, по облику скифы. Воины сказали, что ищут какого-то разбойника. Они были пьяны. Амр сын Убайда готов клятвенно присягнуть перед изображением августа, что его ограбили на восемнадцать тысяч драхм…
Секундин слушал терпеливо, но уже немного устало. Не поворачивая головы к Маркиану, он протянул ладонь. Маркиан подал папирус, а секретарь с другой стороны подсунул чернильницу, калам и дощечку-подпорку. Араб всё говорил, и толмач продолжал:
– Амр сын Убайда может доказать уликами, что они осквернили его домашнее капище, разбили его идола Аль-Илаха, избили его самого и надругались над его наложницами. Амр сын Убайда говорит, что трибун легиона не принял жалобу, и вся его надежда только на тебя, славный дукс…
С подписанными документами Маркиан стал пробираться к командиру охраны Беримунду.
– Не дам ни оруженосца, ни коня, – буркнул тот, не дожидаясь просьбы. – У нас через два дня переход в Фивы, самим нужно.
– А нам на своём горбу таскать и щиты, и копья? – полушёпотом возмутился Маркиан.
– На кой вам щиты и копья? Вы идёте в разведку, а не драться в строю. Езжайте налегке, не нужен вам никто. Всё, иди, – Беримунд мотнул головой, отмахиваясь как от мухи.
– А командир-то нам завидует, – сказал Маркиан Фригериду, когда выбрался из толпы свитских. – Придётся ехать одним и налегке… А ты чего спрятался? – (Действительно, герул не стал подходить к Секундину и Беримунду, а скромно стоял за спинами). – Уж не ты ли отличился в доме того араба?
– Нет, конечно. Но мало ли что ему в голову взбредёт? – Фригерид горделиво пригладил длинные усы. – Облик-то у меня скифский!
Приятели спустились с трибунала и направились к воротам, что выводили на главную улицу лагеря.
– А знаешь? Я теперь тоже думаю – мне повезло, – сказал Маркиан. – Наконец-то поручили настоящее задание! Я уже месяц в Египте, а не делаю вообще ничего! Секундин меня держит просто для престижа: императорский гвардеец в свите! Один раз послал поздравить с днём рождения александрийского префекта – вот и вся служба. А меня зачем сюда направили из Константинополя? Чтобы я набирался воинского опыта, готовился стать командиром…
– Тебя выперли из Константинополя, чтобы освободить место в дворцовой страже для какого-нибудь сенаторского сынка.
Маркиан хмыкнул.
– Что бы ты в этом понимал. Я сам сенаторский сынок. У меня отец был наместником Верхней Мёзии.
– Правда? А мой грабил Верхнюю Мёзию.
– Так наши отцы могли быть знакомы! – обрадовался Маркиан. Они зашли в свою казарму, оставили в оружейной щиты и копья, взяли шлемы и кожаные сумки со сложенными панцирями. – Ладно, что теперь? В конюшню за лошадьми?
– Пока не нужны. Нам до Максимианополя всё равно плыть по Нилу. А там почтовых возьмём.
– Значит, идём на пристань и нанимаем барку? – Они вышли из казармы и направились по главной улице к преторианским воротам.
– Не торопись, брат. Куда так рвёшься? Подумай, у нас месяц не будет ни бабы, ни глотка вина. Пойдём оттянемся напоследок!
– Месяц? – удивился Маркиан. – Погоди, я смотрел дорожник. До Максимианополя спускаться по Нилу полдня, до каменоломен Клавдия пять переходов. Туда-обратно уложимся самое большее в две недели…
– И вернёмся в разгар налоговой кампании? Нет уж, брат. Может, насчёт месяца я загнул, но спешить не будем. Тем более что срока нам не поставили. Пошли к Евмолпу! Заодно познакомлю с Аретроей, помнишь, я рассказывал?
– Ты всё про свою эфиопку?
– Не разочаруешься, брат, клянусь. – Лицо Фригерида расплылось в мечтательной улыбке.
Они вышли из преторианских ворот на главную улицу Коптоса, что вела от ворот Калигулы к пристани на Большом канале. Улица была широкая, по-римски обстроенная портиками для тени, но по-египетски немощёная и пыльная. Солнце уже сильно припекало. Шли утренние – от рассвета до сиесты – часы оживления городской жизни, но из-за несчастливого дня эпагомен прохожих было меньше обычного. Тянулся караван ослов с дровами для бань, сабейские купцы в чёрно-белых полосатых хламидах шествовали в церемониальной процессии с пением гимна.