Монотонное жужжание педагога нагоняло на Шкаликова сон — сказывалось чрезмерное количество выпитого накануне портвейна. Перед глазами пестрыми клочками проплывали то подсолнухи, то пшеничное поле с кипарисами. Откуда-то издалека приглушенными раскатами грохотал голос Максакова. Его слова о небывалых тяжестях, выпавших на долю безухого сумасбродного художника, стучали по барабанным перепонкам и растворялись в полусонном мозгу. Когда в видениях появились крестьянские хижины в Овере, кто-то толкнул Шкаликова в плечо. Андрей открыл глаза и увидел перед собой преподавателя.
— Я понимаю, что вам это не очень интересно. Но все-таки потрудитесь не перебивать мою речь храпом! Может, кому-то мой рассказ покажется не лишенным смысла.
— Простите, Николай Александрович, я всю ночь за бабушкой ухаживал! — пробубнил студент, понуро опустив голову.
— Я догадался, определил по запаху! Бабуля небось с похмелья умирает? Вы бы сгоняли за микстурой — как-то нехорошо пожилого человека оставлять в таком состоянии!
— Николай Александрович, я больше не буду! — Шкаликов с небывалым усердием теребил полу пиджака.
«Глаз и мозг живописца устроены иначе, чем у обыкновенного человека», — это единственное, что врезалось в память. Андрюшка оттянул нижнее веко и взглянул на свое отражение в зеркале. «Ничего необычного. Глаза как глаза! Серые, с красными прожилками! — разочарованный увиденным, он лег на кровать. — Надо удивить Максакова, добиться его благосклонности! Показать ему, что я не так себе, а подающий надежды…»
Крылатые львы отрешенно взирали на мир сквозь пелену времени, беззвучно рычали, обнажив бронзовые клыки. Им, намертво приросшим к каменным плитам, было совершенно безразлично: идет дождь или снег, дуют ветры, или зыбкое марево обжигает их литые мускулистые тела. Белыми ночами, когда речные волны заигрывали с гранитными берегами, а разведенные мосты утопали в мякоти подрумяненных облаков, хищники стряхивали оцепенение, взмахом могучих крыльев отрывали себя от постаментов и возносились над городом. Львы до утра кружили над золотым куполом Исаакия, любовались колокольней Петропавловского собора. Они ублажали себя бесподобным по красоте зрелищем и возвращались обратно; складывали за спиной мощные крылья и продолжали охранять покой величественного города, шаг за шагом бредущего в вечность. Так было, есть и будет!
Шкаликов приблизился к одному из фантастических животных. Потер пальцами бронзовый, отполированный до блеска лоб.
— Ну что, мудрец, посоветуй, как стать знаменитым.
Лев безмолвствовал, напряженно соображая, что ответить. Небо линяло, беспорядочно кружились ватные клочья. Они падали на шоссе и превращались в слякоть. Зато крыши домов какое-то время отливали серебром. Город выглядел черно-белой гравюрой с вкраплением аляповатых пятен — рекламных щитов. Около молчаливого собеседника Шкаликов внезапно прозрел. Дома он отыс-кал два светофильтра, из которых соорудил чудо-очки. Мир исказился до неузнаваемости и предстал в шальном цвете.
Вечера Шкаликов проводил за мольбертом, творческий процесс занимал уйму времени. Увлечение экспериментальной живописью внушало гению мысль: восхищение Максакова будет безмерным, мастер по достоинству оценит шедевр. Не снимая очков, Шкаликов смешивал краски и наносил на холст богатые мазки; отходил на метр, возвращался, что-то подправлял и удовлетворенно хмыкал. Через очки холст выглядел заурядно, ничего потрясающего в нем не было. Но стоило их снять… Такого буйства красок не мог себе позволить ни один модернист!
Шкаликов представил стремительное восхождение на трон славы. «Завтра обо мне заговорит столица, послезавтра — весь мир!» Коктейль из водки и шампанского, в народе именуемый «северное сияние», быстро отключил одаренного художника.
— Леди и джентльмены! Перед вами работы великого русского живописца Андрея Шкаликова. — Девушка-экскурсовод обвела взглядом притихших заокеанских туристов. — Современное искусство, показанное мастером, объективно свидетельствует о том, что сложившаяся система представлений больше не видит в художнике творца высших ценностей. Трансформация духовной культуры связана с утверждением иных предпочтений. Относительное изобилие свободы, которым обеспечило себя общество потребления, показывает, чего в действительности желает человек. Идеальное не выдерживает испытания комфортом, «душа» проигрывает сексу, «вечное» — сиюминутному! Творчество утрачивает свое первородство и становится «художественным производством», усиливающим развлекательную, игровую функции. Но…