В непроглядной темноте не было никакой возможности понять, который час. Над устьем реки шелестел летний ветерок.
Энтони повернулся на другой бок и попытался заснуть. Где-то хлопнула дверь, и он сел в кровати.
Снова наступила тишина. Он лежал в постели и желал не быть таким ребенком, что пробуждение среди ночи заставляло его сердце биться чаще.
Снова хлопнула дверь и загремело ведро. Где-то в недрах дома, будто из самых глубин его старой покосившейся души, кто-то запел:
То Тёмный Охотник! И холод пронзил
Сер-рдца тех, кто стр-раха не знал.
Охотника клич не оставил им сил…
Голос был мужской, дрожащий и пьяный. Хлопнула еще одна дверь, и с лестницы донеслись шаги.
Чердак, буквально встроенный в крышу, был единственной комнатой на этом этаже. Но шаги доносились с пролета лестницы ниже.
И все равно Энтони пожалел, что его дверь не запирается.
Все звуки в доме отдавались эхом, возможно, от того, что он был построен вокруг колодца лестничной клетки. Энтони услышал, как осторожные шаги споткнулись на одной из ступеней, и последовавшее за этим ругательство.
Сердца тех, кто страха не знал. (Да чтоб тебя разобрало! Кто бросил эту дрянь под ногами?)
Охотника клич не оставил им сил!
И лай гончих псов их надежду убил!
А сбр-руи звон волю сковал…
Наконец, пьяный голос затих, и воцарилась тишина. Вдалеке загудела корабельная сирена. Долгое время спустя Энтони почувствовал, что мышцы расслабляются и к нему тихо, как ненадежный друг, подкрадывается сон.
Еще позже он проснулся от того, что кого-то немилосердно тошнило.
Глава третья
С рассветом новое жильё показалось ему уютнее. Выглянув в окно, он увидел, что прилив ушёл и многие мелкие судёнышки утопают в грязи. Чайки носились взад-вперёд по небу, сиротливые и далёкие, как облака, почти не двигая крыльями, или дрались вопящей кучей за какой-нибудь добытый кусок. Две из них опустились на плоскую крышу прямо под чердачным окошком и осторожно ковыляли к углу. Вдалеке лениво полз по морю маленький грузовой пароход.
Прошлой ночью Энтони не положил в кошелёк двенадцать пенсов, выданных дядей Джо. Утром, когда он надевал брюки, они выпали из кармана и со звоном рассыпались по комнате во все стороны. Одна монета закатилась под кровать, чтобы достать её, пришлось немного сдвинуть ковёр. Под ним Энтони с удивлением обнаружил вставленную в половицу затычку.
Заинтересовавшись, он приподнял покрывало и протиснулся под кровать, где было полно пыли и паутины. Потом достал перочинный ножик, без труда извлёк пробку и, приложив глаз к образовавшемуся отверстию, обнаружил, что смотрит на комнату этажом ниже.
Небольшое помещение с письменным столом, книжным шкафом и креслом. Стол был завален письмами и газетами, на кресле лежали журналы, к двери прикреплён мореходный календарь.
Энтони вдруг испугался, что его застигнут за подсматриванием, словно кто-то вот-вот войдёт в его спальню. Он вернул затычку на место, поправил ковёр и поспешил одеться.
Когда он спустился, было еще рано, но тетя Мэдж уже встала и охотилась на мух. Похоже, она испытывала к ним особое отвращение, поскольку в кухне висело целых шесть мухоловок. На тете Мэдж было розовое кимоно с кружевом, оборками и рюшами, кружевные манжеты на длинных рукавах украшали жирные пятна от бекона. На голове тети красовался розовый кружевной чепец.
Она оглядела Энтони поверх своих подбородков и, очевидно, узнала.
— А, — произнесла она. — Ты спал? Фанни опаздывает. Ты можешь принести… дрова для растопки.
Следуя ее указаниям, Энтони вышел на мощеный причал, куда можно было попасть прямо из дверей кухни, и нашел кучу плавника и топор. Он начал колоть дрова. Он мог похвастаться некоторой сноровкой, поскольку дома всегда выполнял эту работу, правда, с приличными бревнами, а не жалкими еловыми и сосновыми деревяшками, зачастую изъеденными червем. Одна чурка развалилась от первого же удара, и внутри оказалась вся пористая, как модель катакомб. Мысль так заинтересовала Энтони, что он опустился на колени, чтобы разглядеть поближе. За этим занятием его и застала Патриция.
— Доброе утро, Энтони. Ты хорошо спал? Набрал дров? Мэдж, похоже, сегодня не в настроении.