Лестница в комнате № 27 была традиционного типа, с центральной опорой полудеревянной конструкции, два нижних марша имели деревянные ступени поверх плотной кладки, а третий марш поддерживался деревянной балкой с полками под ней. Другие постройки Илим-илимма на северной стороне дворца носили чисто хозяйственный характер: главная комната (№ 35) служила погребом и была заполнена большими хумами для хранения провизии, частично врытыми в пол, — некоторые из них были найдены совершенно целыми. В соседней комнате (№ 34) цементный пол имел наклон к центральной канавке, что позволяет предположить, что в этом помещении кувшины заполнялись маслом или вином, предназначенным для хранения. Длинный переход, ведущий к маленькой комнатке (№ 36), в которой нашли несколько табличек, был настолько разрушен, что его вообще едва удалось выявить, но, возможно, этот переход вел к лестнице, расположенной в прочной башне, образующей угол всего сооружения.
Официальный характер этого комплекса подчеркивался тем фактом, что здесь практически ничего не было обнаружено: во всем здании нашли разве что один глиняный кувшин — знаменательный контраст с тем, что имело место в жилой части здания. Единственный предмет, кроме многочисленных табличек, который был найден в комнате № 29,— голова барана из белого известняка, она явно упала туда, провалившись сверху. Голова размером чуть более фута, просверлена вертикально, словно через нее должна была протекать жидкость (хотя назначение предмета остается загадкой); верхняя часть головы не обработана, как будто ее либо вставляли куда-то, либо покрывали сверху чем-т© из другого материала. В любом случае это какая-то деталь архитектурного украшения, но как произведение искусства — это вещь поистине замечательная. Морда передана двумя почти плоскими плитками, сходящимися под небольшим углом, глаза, как и неестественно маленькие уши, обозначены мелким рельефом, только крупные рога, обрамляющие морду, подчеркнуты и рельефом, и кольцевой резьбой. Перед нами пример крайнего упрощения формы и подчинения натуры схеме; это не примитив, в проявление в высшей степени изощренного искусства, которого мы не ожидали найти в Северной Сирии этого периода.
Маленький, но очень важный предмет, был найден в кухонном крыле прямо под полом комнаты С3; он относится к доникмеповскому периоду и был погребен под кладкой, положенной при соединении дворца Никмепа со старым зданием. Это круглая печать из мыльного камня с любопытными знаками на обеих сторонах, которые выглядят как прототипы хеттских иероглифических знаков. Печать нужно датировать временем до 1450 г. до н. э., т. е. она старше любой из известных хеттских иероглифических надписей и, возможно, представляет определенный этап формирования этой письменности. В таком случае получает некоторую поддержку теория, согласно которой хеттская письменность зародилась не в Анатолии, а на севере Сирии. Все таблички, найденные на Атчане, клинописные, но имеется по крайней мере один образец иероглифической надписи на осколке сосуда; его обнаружили во дворце Никмепа. Сосуд был обыкновенным кухонным дуршлагом, так что в период разрушения дворца эта письменность, должно быть, была достаточно известна и понятна даже менее образованным слоям общества.
Из частных домов, раскопанных нами, большинство были просторными строениями, очевидно, принадлежавшими состоятельным жителям города; этого и следовало ожидать, так как они занимали участок в лучшей части жилых кварталов города, располагаясь вдоль северо-восточной стены с видом на долину Амук. Узкая кривая улочка отделяла их от городской стены, и в промежутках между домами улочки, идущие под прямым углом к первой, вели в глубь города. Все дома были двухэтажные; комнаты располагались с трех или со всех сторон центрального двора, или светового колодца, на который они выходили непосредственно или же через соседнюю комнату. Стены, обычно очень толстые, были сложены из кирпича без применения дерева, и, хотя фундаменты делали из необработанного камня, выше уровня земли камень не использовали. В одном доме входной проход — необычно широкий, в центре его, возможно, была колонна — имеет косяки из шлифованного базальта, но ни разу нам не встретился каменный цоколь, столь характерный для храмов и царских дворцов. Своеобразной компенсацией за это явилась единственная комната с сохранившейся настенной росписью, фреской с архитектурным мотивом: на ней в красках изображен дворец — базальтовый цоколь, полудеревянная конструкция над ним, балки выкрашены красным с синим разводами, а кирпичная поверхность чисто белая.
Конечно, на первых этажах такого рода комнат было немного, большинство помещений служили утилитарным целям. В каждом доме был один или два туалета (то, что дома были расположены близко к городской стене, упрощало решение санитарной проблемы; трубы проходили под улочкой и через основание валов), и всегда имелась одна комната с печью и очагом для кухни, тогда как толстый цементный пол являлся, по-видимому, принадлежностью ванной комнаты. В тех нескольких случаях, когда назначение комнаты трудно установить, простая побелка оштукатуренных стен показывает, что помещение не предназначалось для показа посторонним и на него не имело смысла тратиться; возможно, в жилых домах, как и во дворце, лучшие комнаты помещались наверху, а нижний этаж был отведен под хозяйственные нужды. В одном доме каменная основа колонны, обрушилась со второго этажа. Это указывает на то, что и здесь мог иметься своего рода «зал приемов». Можно только повторить: жилая часть дворца Никмепа, в сущности, была не чем иным, как увеличенным вариантом частного дома состоятельного горожанина того периода.
Что же касается домов поменьше, то они сохранились настолько плохо, что даже трудно восстановить их план, но маленькие, похожие на коробочки, комнаты и тонкие стены говорят о том, что эти дома были одноэтажными, возможно, с плоской крышей, на которой спали в жаркое время года. Такие дома стояли скученно, а внутри почти не имели удобств.
Важно отметить многочисленные захоронения под полами, почти отсутствующие в больших домах; богатых жителей Алалаха, по-видимому, хоронили на кладбищах за городской стеной, тогда как бедняки, не имеющие средств на покупку земли на кладбищах, укладывали мертвых под пол собственного дома или в маленьких двориках при доме. Могилы были самые простые: гробов не было[31], одетые тела лежали на земле на боку, руки перед лицом, колени слегка подогнуты в позе спящего. У плеча можно было обнаружить одну или две булавки, которыми застегивалась одежда; встречаются кольца и цилиндрические печати; у женщин— бусы и амулеты на шее, а у детей — бабки или, редко, глиняная кукла. Помимо этих личных вещей были также приношения от близких, несколько глиняных горшков для еды и питья и, пожалуй, все. Любопытно отметить, что ни в одной могиле не было оружия: воинов или хоронили в другом месте, или в том мире, куда они отправлялись, в оружии не было необходимости. В ориентации костяков строгого порядка нет — скелеты лежат головами в направлении любой части света. Это свидетельствует о том, что религиозные верования еще не окончательно выкристаллизовались и обычай захоронения под полами жилища не имел того религиозного значения, какое ему придавалось в Месопотамии после III династии Ура, — сохранить единство семьи; видимо, здесь этого обычая придерживались из чистой экономии. Младенцев хоронили просто-напросто в глиняных сосудах, для чего выкапывалась яма там, где это удобно было сделать. На костях нет никаких следов огня: кремация в эту пору в Алалахе еще была неизвестна.
Храм при династии Никмепа должен был быть перестроен, но обнаруженное нами здание оказалось слишком разрушено, чтобы можно было о нем судить (рис. 14). Имелась входная комната, широкая и просторная, по-видимому, с открытым портиком; в центре — необычайно широкий дверной проем и напротив него, в дальней стене, — вход в само святилище, в задней стене которого была глубокая ниша, очевидно, для статуи. Сравнительно тонкие стены говорят о том, что здание было одноэтажным, но похоже, что святилище было выше входной комнаты. Лестница с одной стороны вела на плоскую крышу над обоими помещениями. В этом случае можно было усмотреть некоторое сходство с моделью, обнаруженной в Байсане в Палестине, но этого недостаточно, чтобы определить характер культа, которому была привержена эта династия. Единственно мы можем отметить, что культ Митры, следы которого, по нашему мнению, можно обнаружить в предшествовавший период, в слое IV уступил место совершенно другому, вероятно, такому, который своим митаннийским характером не оскорблял фараона: ему правящий дом был обязан своим положением и выражал свою преданность, когда обстоятельства того требовали. Насколько позволяют нам судить скудные остатки, храм основан в ранний период слоя IV и в дальнейшем не перестраивался; он избежал пожара, который разрушил дворец Никмепа, и просуществовал до тех пор, пока строители эпохи слоя III не снесли его стены, заложив их в основание своей собственной постройки.