Чуть погодя после успеха, я схватился за "еще не остывшее" перо. Начал было рассказ — но текст неожиданно остановился на полстраницы. Ни тпру, ни ну! Я начал другой — то же самое. И третье "не пошло". Бумага клалась в папку с названием "Начала". Папка толстела. Ни один текст не получал продолжения. На иной странице не было ничего, кроме заголовка, под ним сияло снежное, нетронутое поле.
"Что-то случилось" — есть такое невнятное, но всем понятное объяснение.
Да, что-то, кажется, за последнее время со мной произошло. Что-то нездоровое, заподозрил я, в меня вселилось.
Или что-то ушло?!
А других дел, кроме как за столом, у меня не было. Просто я всему, долгое время держась за авторучку, разучился. Мог бы, как другие, раздавать на улицах флайерсы, но гордость не позволила. Эти люди с протянутой к прохожим рукой похожи на нищих, а у меня все же есть загашник. Да и всегда я обходился малым.
Оставшаяся в памяти уверенность: МОГУ — могу пересиливать внезапную слабость или усталость — сцепив зубы, разозлясь, и знание того, что сопротивление материала на странице можно пересилить (иной абазац, помню, переписывался по десятку раз), заставляла все садиться и садиться за стол… Совершая известную ошибку, я усаживал себя за стол, но слова не шли и не шли на ум, "второе дыхание", знакомое мне по спорту и по работе, не приходило, я стал терять в себя веру, я, кажется, где-то перегнул палку.
Я это понял, когда мысль стала по-блошиному скакать со страницы на страницу, ни на одной не задерживаясь (ни за что не цепляясь), и это становилось ее "нормой".
И родилось состояние, кажется, уже болезни, когда я не мог окончить ни одного дела. Они нагромождались друг на дружку, потом куча разваливалась, и я стоял перед ней, не зная, за что взяться в первую очередь. А стоило мне дать волю спешке, как она вмертвую вцеплялась в меня и подолгу не отпускала, заставляя уже дрожать руки.
В надежде "отлежаться" я залег перед экраном телевизора на диване, еще не зная, что это известное врачам состояние иммигрантов, влетевших в депрессию. Я, оказывается, не залег, а слег.
Опомнился — и то ненадолго — я вот от чего. Так же безвольно торча перед экраном, однажды увидел в нем застывшее в деревенском окне лицо старушки — репортер, показывая какой-то сюжет сельской жизни, задержал на этом кадре камеру. От вида застывшего в окне лица, похожего на маску, я ужаснулся. Не так ли уже и я торчу перед телевизором? Ведь, как эта старушка, в последнее время я бездумно и покорно пялюсь и пучусь на происходящее на мировой улице!
Эврика!
Зима (самое мое творческое время!) еще не кончилась, на дворе был мокрый, простудный ньюйоркский январь с туманом и моросью (которая великолепно звучит по-английски: the drizzle, в окно лучше было не смотреть: облитые водой, похожей на слизь, ветки деревьев, холодный блеск слякоти после вчерашнего снежишки на асфальте, забрызганные грязью машины, зонты, зонты, зонты — в соответствии с людским настроением черные.
Дриззл!
Я все же заглядывал в свою башку, и было ощущение, что она — пустой, заброшенный сарай, где никого и ничего, и пахнет в сарае прелой соломой и мышатиной.
В один из таких дней, когда я бездельно шатался в своей квартире от стены до стены, у меня побывал тот самый психиатр, что ставит диагнозы героям бразильских сериалов. Вернее, заглянула, будучи по соседству, его жена и привела его с собой, чтобы оторвать от дивана, прогулять и чуть развеять. Моя супруга в последнее время дневала и ночевала у дочери, Рита, потараторив со мной с минуту в прихожей, убежала по своим делам, оставив мужа у меня.
Я Станиславу (отчеств в Америке мы лишаемся с первого дня) обрадовался. Мы с ним сблизились благодаря нашим женам, но лишь настолько, чтобы обмениваться за небольшим коньяком фразой, другой. Я достал бутылку и рюмки. В такой день гость-мужчина и коньяк — способ выжить. "Бог в дом…" "Бог", выглядел, впрочем, неважно: лицо его обвисло, пожелтело, углы рта опустились. Но глаза маститого психиатра временами взглядывали на меня, чем-то сразу его заинтересовавшего, остро, пронзительно.
Мы выпили по рюмке, другой (я выпил, он свою вторую придержал), я заговорил. Я заговорил — сбивчиво, ни о чем, обо всем, перепрыгивая с темы на тему, с погоды за окном на книгу, лежавшую на столике, с книги на вчерашнюю мировую новость, услышанную по телеку, с новости на армянский коньяк, привезенный знакомым, тоже иммигрантом, побывавшим на родине, с коньяка на "зеленый ус", целебное растение на подоконнике, похожее листьями на кукурузу… О свежих початках кукурузы я болтал, которые в Америке продаются круглый год, а не только осенью…