Авторский заголовок Метнер заменил на «Испанский романс». В нем два «действующих лица» — певец и гитарист: голос «спорит» с фортепиано, изящество вокальных каденций чередуется со сменой выразительных гармоний, имитирующих перебор гитарных аккордов. Все это подкрепляется исполнительскими рекомендациями композитора. Красками голоса певец должен суметь передать и поэтическое ощущение природы, и контрастность двух образов, лишь намеченную композитором: в двух средних разделах сходные мелодии и аккомпанемент, лишь второй поднят на терцию (тональное соотношение разделов соль бемоль мажор — си бемоль мажор) — чтобы пленить слух и сердце прекрасной испанки, певец готов петь еще выше! И как обворожительно должны звучать вершины соль2 и ля2 в тактах 41—42! Мне кажется убедительным то, что Метнер избегает подчеркнутого ориентализма, лишь намеком на него служат синкопы в двух средних разделах, которые певцу необходимо исполнять без нажима, органично сливая ритмический узор с аккордами фортепиано. Другая трудность подстерегает обоих исполнителей — преодоление разорванности фраз (тт. 5—7, 27—29). Они должны проноситься легко, как струи эфира, одновременно передавая и волнение героя. В последнем же проведении рефрена, сохранив абрис мелодии, композитор отказывается от пауз и, удлинив ударные доли, по существу, требует полной слитности пения на протяжении последних тактов (следовательно, не случайна разорванность фраз в двух первых проведениях рефрена).
Работать над этим романсом очень интересно потому, что он требует различных исполнительских «разгадок», а также является примером воплощения ориентальных образов, интерес к которым издавна был характерен для русских композиторов.
Соч. 36, № 5 «Ночь».
Этот романс вновь ставит проблему «соревновательности»: на стихотворение Пушкина «Ночь» написано полтора десятка романсов, среди авторов — Гречанинов, Мусоргский и Рубинштейн, романс которого завоевал наибольшую популярность.
Действительно, романс Рубинштейна — своего рода препятствие на пути овладения метнеровским материалом, не столь обаятельным и запоминающимся, но я все-таки рекомендовал бы романс Метнера к исполнению, но определенному голосу — тенору. В связи с этим выражу свое, может быть, субъективное отношение к этой стороне исполнительства: я не очень-то разделяю энтузиазм певиц даже самого высокого класса, поющих произведения, которые должны звучать от мужского «я», например, романс Глинки «Я помню чудное мгновенье» или «Средь шумного бала» Чайковского. Ведь есть огромное количество прекрасных романсов, написанных «в третьем лице» или о природе, которые могут исполняться разного ранга певцами и певицами! Не поют же мужчины романс-песню Чайковского «Я ли в поле да не травушка была»?!
Стихотворение Пушкина «Ночь» написано от лица поэта, лишь в последней строке он слышит слова возлюбленной, а романс Рубинштейна традиционно исполняют певицы, обладающие низким голосом — меццо-сопрано. Метнер же написал романс «от лица» героя, чувства которого переведены в план созерцания, представления, а не разгорающейся «на глазах» страсти. Взаимная противоречивость поэтического и музыкального материала ставит перед исполнителем очень полезную задачу такого распределения красок и нюансов, которое докажет слушателям самоценность этого композиторского замысла.
Например, на пять с половиной тактов тянется голосом последний слог в слове «горит» (тт. 16—21) — певец должен здесь не просто заботиться о том, чтобы хватило дыхания на всю фразу («близ ложа моего печальная свеча горит»), но и увидеть, услышать в аккомпанементе, как от легкого дуновения колеблется светлый лучик пламени. Следующий продленный звук — второй слог в слове «блистают» (тт. 35—37) на высоком соль2 — филируется в пределах пиано — меццо форте — пиано, и мы должны «увидеть» эти блистающие тихим светом глаза. В тт. 43— 47 мы прислушиваемся к звукам f2 — d2— f2 (тянется-слушается «я» во фразе «и звуки слышу я»). И вот эти звуки сложились в слова: «Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя...».
По-особому относился Метнер к своему романсу «Арион» (соч. 36, № 6). Он писал Э. К. Метнеру: «Из многих новых песен мечтаю показать тебе „Бессонницу" Тютчева и „Арион“ Пушкина. Первая — о том, что часто переживалось за последнее время, а вторая о том, к чему стремится душа. В музыке, кажется, удались обе» (7/20. VI 1920).