Но Алешки нет. Афанасий забрал сына с собой перегонять табун на дальний луг, а он сидит один, жалкий и беспомощный, и не может ни на что решиться.
И вот сначала робко, а потом все смелей и назойливей: «А может, одному? Ведь когда-то же надо начинать... А то что же, так за Алешкиной спиной и ходить, в затылок его дышать! Из-за спины ведь ничего не разглядишь... Если недалеко? Неглубоко зайти — и назад... Как в воде — нырнул и вынырнул... Потом поглубже... А?!»
Эта простая и гениальная мысль подбрасывает мальчика, как пружина. Он вскакивает, раздевается и связывает одежду поясом, крепко, как учил Алешка, чтобы рука не уставала держать, пока плывешь.
Входит в воду в давным-давно изведанном, привычном месте, в двадцати шагах от бобровой хатки, но сегодня, когда он один, даже этот привычный сход кажется немного таинственным и как будто чем-то грозящим... Вода теплая, и гусиная кожа и озноб идут, пожалуй, лишь от волнения. Когда вода доходит до подбородка, мальчик уверенно отталкивается ногами и плывет, подняв левую руку с одеждой над головой и делая долгие спокойные выдохи в воду — в реке он чувствует себя уверенно, вот «на том боку» бы так.
Выскочив на песок и попрыгав на одной ножке, вытряхивает воду из уха, быстро одевается. Обуви «на том боку» не полагается.
Стена ветлы стоит перед ним грозно, словно вражеский строй — не пущу!
Мальчик долго мнется в нерешительности, наконец глубоко вздыхает и идет. Нет у него никакого плана, никакого замысла, только нырнуть — и назад. И как перед глубоким нырком он всегда оглядывался на солнце, так и сейчас оглянулся, шепча: «Господи, помоги! « — и вдруг сообразил: вот кто мне поможет! Солнышко светило ему в спину, опустившись уже довольно низко!
«Вот! Вот! От солнышка пойду, а назад на солнышко! Вот и выйду! Вот и все!» — это сильно прибавило смелости, он перекрестился и нырнул в кусты. Стоило преодолеть первую густую чашу, как за ней открылись всякие щели и тропинки, по которым топтались у берега те, кто купался в этом месте, да козы, неизвестно как пробиравшиеся глодать кустарник.
Выбрав самую приметную тропинку, мальчик проскочил по ней сажен полтораста и бросился назад. Ничего особенного не случилось, он выбрался на берег в том же месте, где и вошел, но обрадовался несказанно. «Вот так и надо! Нырнуть разок, потом глубже... И чем я хуже Алешки?!»
Он снова кинулся в чащу, выбрался на ту же тропинку и пошел по ней вполне бесцельно, лишь бы зайти подальше, да назад. Но заблудиться было невозможно, тропинка была одна и вела почти прямо от солнца. Он шел и шел по ней, упиваясь собственной независимостью, и вдруг вышел на поляну, увитую хмелем, в центре которой стояли плотно, как в один зонтик сведенные, семь высоких ясеней. С Алешкой он бывал здесь сто раз и прекрасно помнил эти ясени, но чтобы самому! вот так! сразу!..
Он снова оглянулся на солнце: «Так! Прямо от него... Вот и весь сказ! И куда я денусь!»
За ясенями тропинки не было, но и кусты стояли реже, стайками, дорога просматривалась дальше, и мальчик почти побежал вперед. Не прошло и десяти минут, как он выскочил на берег озера. Это была круглая яма сажен двести в диаметре. Берег закрывали густейшие заросли осины, ветлы, ежевики, перевитые хмелем, повиликой и прочей ползучей и цепляющейся за что попало травой. Все это мальчик тоже помнил, только раньше оно виделось ему из-за Алешкиного плеча, а сейчас он был один, он был хозяин. Он бросился по откосу вниз, высматривая сизые ягоды ежевики, и забыл обо всем.
Когда они приходили сюда с Алешкой, то сначала нарезали лопухов и борщевика, лакомились сочными стеблями, а уж потом начинали искать ежевику. Но почему так делалось, мальчик не понимал. Зачем жевать хоть и вкусную, но траву, когда под рукой столько прекрасной ягоды?
Ну, теперь-то он сразу взял быка за рога: стал медленно обходить озеро, выгребая и отправляя в рот ежевику, гроздьями висевшую под листами.
Вдруг впереди что-то громко хрустнуло, мальчик отпрянул, схватился за нож и замер. Ножичек был мал — настругать щепок для костра, да содрать шкурку с суслика или зайца и все, и мальчик затосковал и тут же заметил себе: не ходить в лес вот так, безоружным. Мало ли чего!
На сей раз обошлось. Хруст повторился, зашелестело, из кустов выдралась большая коричневая птица, полетела прочь. Мальчик перевел дух и снова зашагал вдоль зеленой стены.
За час или полтора он обошел все озеро. Ладони его стали фиолетовыми, во рту саднило, а в левом боку появилась тупая тяжесть — так много съел он огромных, сизых, кислых ягод.