Система Банзена — особенный яркий пример такой беспомощности, несмотря на то, что его метафизика — волюнтаристическая. „Сущность“ для Банзена не бесстрастный Абсолют-Разум, а живая совокупность подобных друг другу единиц; „явления“ не призрак, а результат взаимодействия этих единиц; в акте воли и в ощущении мы непосредственно постигаем „сущность“. Но дело в том, что волевой акт не менее, чем акт познания, протекает в пределах опыта и в тех же „формах“: пространстве, времени и т. д. Банзен, как и Шопенгауэр, смешал самосознание — эту неотъемлемую основу всякого переживания — с „головной“ познавательной деятельностью, как некоторой
частью нашей душевной жизни, и попытался принять за основу этой жизни другую ее часть — волю и чувство, якобы проникающие за предел мира явлений. Ошибочно примешав в самосознание (Формально тожественное у всех „я“) элемент некоторого своеобразного индивидуального содержания, он истолковал каждое „я“, как метафизическую субстанцию — генаду. Таким образом он преодолел противоречие системы Шопенгауэра, в которой Единая Воля оказывалась в мире-представлении распавшейся на множество индивидов и снова упразднялась актами личного аскетизма. Но так как, по Банзену, мир состоит из некоторого количества неизменных и в корне различных единиц, борьба их не может быть подлинным „изменением“, „прогрессом“ и остается безысходной. Система Банзена, как и всякая иная метафизика, пытается свести мир к „вечным началам“ и потому, несмотря на волюнтаризм, носит явно статический характер. Высшим идеалом Банзена является пассивный философ-созерцатель, правда не бесстрастный, а скорбящий и любящий людей. Хотя „сутью“ мира провозглашена вечная борьба без надежды на „конец“, примирение и устроение, но эта борьба—простой круговорот: акция вызывает реакцию, меняются только подробности, нового впереди нет — мир „все тот же“.