Вот стоят они на фото за ручку,
старик великий да маленький мальчик,
а за ними лес из сирени
из полузабвенной сказки,
а за ними водоем стоячий
с прозрачной проточной водою,
и кто-то в фонтан бросает
монетку, чтобы вернуться.
4. «Мэм-сахиб едет в лодке...»
* * *
Мэм-сахиб едет в лодке,
едет в лодке снимать фотки.
Греби быстрей, тайский рыбак,
Все ты делаешь не так.
Эвоэ-эй, навались, гребцы,
убегут закатные светцы.
Туда, туда, куда я хочу,
вы гребёте, а я плачу.
Успели, ура, на бал световой,
щелкни затвором — и вечер твой!
Гребцы отдыхают, круги в глазах,
а белая леди сидит в слезах,
счастлива, ах, умилена:
в неть красоту поймала она!
Вот и фото листок цветной:
мертвое небо с мертвой волной,
а между ними, смолы черней,
на скелете моста театр теней.
5. «В каком-то темном веществе...»
* * *
В каком-то темном веществе
все пятеро под низким сводом
судьбы, главою ко главе,
перед тектоном и просодом.
Война к концу, как ни темней;
зажаты рамкою формата,
все лица в высветах теней
прекрасны нищенским сфумато.
Мать бесконечно молода
и юн отец в пещерной клети,
лишь бабушка глядит туда,
где тьма рождает все на свете.
В улыбке робок детский взгляд,
дед счастлив, в кителе по выю,
и кукла в фотоаппарат
глядится, панночка на Вия.
Мгла Рембрандта, ее лучи
подобны отсветам над Летой,
и все на карточке — врачи,
кроме меня и куклы этой.
6. «На заре великой фототрилогии...»
* * *
На заре великой фототрилогии
всех снимали по другой технологии.
И на наши, извини, незалежности
смотрят прадеды сквозь слой безмятежности.
И не пялится никто, и не косится,
время в веке их легко переносится.
Там в лугах хранит пчела мысль о пчельнике,
в колыбелях спят вожди и подельники,
там терпение и труд награждаются,
и куда-то серебро осаждается.
7. «Останови мне эту птицу в полете...»
* * *
Останови мне эту птицу в полете,
только живою, слышишь, только живою.
Статуи — да; а что делать с магмою плоти,
если душа в ней плещет? Или с желною,
принадлежащей утром воздуха струям?
Вряд ли стоп-кадры даже старт или финиш.
Как всё текуче, право, и неминуем
знак миновать, только оком окинешь.
Видели, как летела, мелкая ора,
но наши мысль и чувства — мыта и выра;
нам остаются разве пятна узора
бабочки на булавке после эфира.
Что наша жизнь за пташка, что за плутовка.
Запахов шлейфы, звуков в образах милых,
всплески сердцебиенья, рифм огласовка.
Останови мне мгновенье! — О, я не в силах.
8. «Где-то под Лугой...»
* * *
Где-то под Лугой
быстрая речка прозрачна,
глубока, что колодезь, в извилистом русле
мчит на закате
в полном молчанье,
а берег крут и обрывист,
разве что спрыгнешь или сползешь, —
как войти в воду?
Вечно тут солнце,
жизнь неприметна, невозмутима,
у серебристых ворот брезжат березы,
сияют спицы
бесшумных велосипедов,
бродят котята,
может, и ливенка дышит, еле играет,
бабушка смотрит в оконце,
жаворонок-солист на нити притинной,
тихое лето.
Где-то под Лугой, не знаю, не помню,
но где-то.