Выбрать главу

Караваев мог бы работать на каком-нибудь большом ремонтном (конном) заводе, вблизи большого города, – но что там для души? Печатай как деньги, и всё. Шаблон! Все известно, изучено, все сделано другими. Осталось только повторять. А он хочет искать, делать ошибки и творить, мучиться, не спать ночи; сгорать от нетерпеливого ожидания – получилось или не получилось. Поэтому он не будет работать ни в заводе рысистых лошадей, ни в арденовском, ни в брабансонском заводе. Для него теперь существует только одна порода – русско-верховой конь. Ради этого он сидит здесь в глуши, отказывает себе во многих удовольствиях жизни. Стеком он легонько ударяет плашмя по глянцевитому боку Бедуина, отчего тот вздрагивает, делает резкий скачок в сторону и – смиряется.

– Ну, ну, – влюбленным тоном говорит Караваев, похлопывая и поглаживая коня, – не очень много думай о себе! Ты еще пока ничего не сделал!

Они оглядывают его придирчиво, испытующе и в то же время с явным предпочтением перед остальными. Сто процентов русско-верховых кровей. Первое поколение, рожденное после пронесшейся бури. Начало возрождения русской верховой породы.

Он и родился, и вырос на Урале, – это представляет для них особый интерес. В конце концов, не ради простого упрямства они хотели оставить породу на Урале. Почему бы, в самом деле, к ее уже признанным качествам не прибавить еще новые: большую выносливость, большую приспособляемость к климатическим условиям и неприхотливость. Вот первые результаты — Бедуин. Однако требуется еще много-много труда, много терпения и выдержки, требуются еще многие годы работы для того, чтобы окончательно закрепить породу и сделать ее массовой улучшающей породой для верховых лошадей Советской страны.

– Удачный конь, – говорит Караваев.

– Да, не плохой, – сдержанно соглашается Соколов. – Надо будет проверить его на ипподроме.

– Можно уводить?

– Да.

– Давайте Былинника! — кричит Караваев.

И вот выходит Былинник – Былинничек, как нежно зовут его на заводе, «уральский Браслет» – пророчит Караваев. Он с красной лентой; это уж девушки постарались – украсили его. Он еще совсем дитя, пушистый, будто из-плюша, с коротеньким хвостиком, и свободно проходит под рукой у Караваева, но у него уже походка отца и такая же, как у отца, звездочка во лбу. Недавно ему исполнилось полгода. За ним ходит лучший работник.

Былинник не стоит на месте и крутится волчком, подставляя то свой кругленький зад, то крутой изгиб груди.

– Не задавайся! Ты еще очень мал! – говорит Караваев и целует жеребенка в теплую мягкую мордочку. – Настоящий ростопчин! – восклицает он, любуясь Былинником. – Вот задача завода – дать всю такую породу.

– Пожалуй, это не легко будет сделать, – замечает Соколов.

– Вероятно.

Самая большая пауза предшествует появлению Браслета. Его выход напоминает начало циркового номера. Он вылетает из конюшни как бомба, завидев лежащее на земле бревно, прыгает через него, – Маруся бежит за ним, едва поспевая, но, однако, не выпуская конца повода из рук. Браслет несколько раз заставляет ее обежать вокруг песчаного возвышения, галопирует на месте, лягается, бросает ногами комья земли и вообще выделывает такие фортели, которые позволено только ему.

– Леди и джентльмены! – торжественно провозглашает Караваев, – Перед вами лучшая лошадь столетия! – И переходя на обычный тон: – Лошадь, которая прошла перед глазами многих тысяч людей. – И уже совсем добродушно: – Вишь, разыгрался! Знает, что он – величина, по которой здесь все равняются.

– Делай вид, что ты не боишься, – говорит, он Mарусе.

– Я не боюсь, но он кусает за руки, — отвечает девушка.

– А ты делай вид, что не замечаешь! Это он играет.

Вот он – Браслет, за которого расчетливые британцы не поскупились предложить — пять тысяч английских фунтов, достойный потомок прославленного Приятеля. У него великолепно изогнутая шея с присущей естественной отдачей в затылке, как у хорошо выезженной лошади, высокая холка, прямая короткая спина и хорошо оснащенный мускулатурой круп. На черной атласистой шкуре рельефно выделяются кровеносные сосуды (чем породистее лошадь, тем сильнее развита у нее кровеносная и нервная система). Стройные и хорошо поставленные костистые, сухие ноги заканчиваются круглыми, как стаканчики, копытами. Когда он поворачивается боком (его почти невозможно заставить стоять неподвижно), становится особенно заметно его сходство с Ашонком. Тот же характерный «щучий» профиль головы, те же раздувающиеся тонкие ноздри, те же маленькие, стрелками, уши, почти сходящиеся кончиками, когда он прислушивается. Движения его легки и грациозны, в черных блестящих глазах виден ум и горячий темперамент. Он иссиня-вороной от головы до кончика хвоста, только на задних ногах у копыт две белые отметинки да небольшая звездочка во лбу. Это от араба, – обязательно где-нибудь да проглянет крохотное белое пятнышко, как тавро далекого предка. Он горит на солнце. И весь он подтянутый и парадный.

Ему свойственна какая-то особая округлость форм, какая-то присущая только русской верховой породе особенная элегантность, скрадывающая и размеры коня, и его силу. Он кажется совсем легким и… небольшим. В действительности это крупный и сильный конь. При взгляде на него становится понятно его ценнейшее качество: все его дети как две капли воды похожи на него. Если производитель дает «в себя», значит, дело ладно, порода будет существовать. Браслет и Фундатор как раз дают «в себя».

Подняв голову, Браслет втягивает ноздрями воздух, и протяжное призывное ржание несется над лесом. Откуда-то издалека доносится ответное ржание.

– Все твои, все! – шутливо успокаивает коня Караваев.

Солнце обливает коня теплыми ласковыми лучами. И кажется, что и сам он, Браслет, начинает излучать свет.

– Когда выходит Браслет, всегда солнце, – замечает Караваев. Он любуется жеребцом, Любуется и Соколов. Да, если порода вся будет такой… Да что говорить, линия выбрана правильно. Есть ли еще конь красивее этого?

– А теперь покажите мамашу, – говорит Соколов.

И вот — Бегония, супруга Браслета, мать Былинника и Бедуина. Она еще очень молода – рождения 1939 года.

В ней читаются те же признаки породы, что и в Браслете. Те же характерные красивые движения, тот же высокий парадный ход, как на шагу, так и на более быстрых аллюрах; так же на ее коже видна каждая жилка. Она заметно округлилась – снова с жеребенком, – это несколько портит ее, но таков уж удел родоначальницы племени – всегда ходить тяжелой.

Пожалуй, в ней еще больше жизни, чем в Браслете, хотя она сегодня и выглядит более спокойной (причина – жеребенок).

Соколов припоминает:

– Когда ее привели к нам на ипподром в Свердловске, я сел на нее хотел проехать, а она – все боком, боком… Так всю дорожку и ехал поперек дорожки!

В сущности, они все такие. Только сел на них – и началось... Точно вода в электрическом чайнике: только включил, и вода сразу вскипела, забурлила, вот-вот выплеснется через края… Таков и Браслет. Он отлично скачет, хорошо ходит рысью, но на рысь его поставить трудно, почти невозможно: кипяток!

С Бегонии мысли обоих снова вернулись к основному вопросу – к маткам. Караваев принялся рассказывать о своей недавней поездке в Москву. В августе 1947 года на ипподроме в Москве состоялась большая выводка молодняка. Выводка была обставлена очень торжественно: фанфары, жокеи в ярких костюмах, громадное стечение народа. Караваев как раз тогда заканчивал свой объезд заводов. В ложе были маршалы Буденный, Малиновский, Василевский; потом появился Конев и вскоре — Ворошилов. Когда начался розыгрыш дерби, Караваев сидел очень близко от Василевского и Буденного и слышал их разговор.

– Вот эта выиграет, – говорил Василевский.

– А по-моему, вот та… – мягко возражал Буденный. И все было по Буденному.

Караваев внимательно следил за ходом розыгрыша и брал на заметку лошадей, которые могли бы пригодиться 118-му заводу. Особенно понравилась ему одна кобыла – Сессия.

Потом он подсел к Буденному и, когда коней стали проводить мимо трибун, говорил ему: