[Дейвид Герберт Лоренс (Лоуренс; 1885 — 1930) — один из ключевых английских писателей начала XX века. В психологических романах "Сыновья и любовники" (1913), "Радуга" (1915), "Влюблённые женщины" (1920) призывал современников открыть себя "тёмным богам" инстинктивного восприятия природы, эмоциональности и сексуальности. Зрелость и мудрость, по Лоренсу, означают отказ от столь характерного для XIX века рационализма. Помимо романов, Лоренс также писал эссе, стихи, пьесы, записки о своих путешествиях и рассказы. Некоторые книги Лоренса, включая роман "Любовник леди Чаттерлей", были долгое время запрещены к публикации по причине непристойности. Главный мотив поэтического творчества Лоренса — отказ от дегуманизирующего влияния индустриального общества и возвращение к естественности и спонтанности жизни.]
Детей чаще всего просто шлепали, били намного реже. Дети все время дрались – и девочки, и мальчики – и я выросла с привычкой не обращать особого внимания на физическую боль. Я колотила своих подружек, пока однажды не уразумела, что так нельзя. Даже сейчас, когда я гневаюсь, меня подмывает треснуть того, кто меня разозлил, да так, чтобы он рухнул и не встал.
Я понимаю, что это ничего не решит, и потратила много времени на осознание собственной склонности к насилию. Я не мягкая и не пушистая. Есть на свете люди, которые ни при каких обстоятельствах не способны совершить убийство. Я не из их числа.
И лучше это осознавать. Лучше, если ты понимаешь, кто ты есть, и что прячется в тебе, что ты способен совершить и мог бы совершить, если тебя намеренно спровоцируют.
Мой отец начал бить свою вторую жену через пару лет после того, как они поженились. Лилиан позвонила мне домой в Котсуолд и сказала: "Твой папенька принялся швыряться вещами. Я швырнула их обратно".
Они к тому времени жили в доме гостиничного типа для престарелых – неподходящее место для домашнего насилия, правда? И отцу было уже семьдесят семь. Я не приняла ее слова всерьез. Чем они могли швыряться? Зубными протезами?
Я знала, что он распускал руки по отношению к моей матери до тех пор, пока они не обрели Иисуса, и я знала, что и ее саму, и ее мать частенько поколачивал дед, но пока я росла, папа бил меня только по указке матери.
На следующий день я отправилась в четырехчасовое путешествие в Аккрингтон. Папу мы отправили за фиш-энд-чипс, а Лилиан приготовила чай и подала его мне в пластиковой чашке. По всему дому валялись осколки битой посуды.
"Мой чайный сервиз, – сказала Лилиан, – вот что от него осталось... и покупала я его на свои денежки, а вовсе не на его".
Она негодовала, в особенности потому, что миссис Уинтерсон всю свою жизнь собирала фарфоровую посуду "Роял Альберт" – весьма уродливую коллекцию с сентиментальными рисунками, которую держала в серванте за стеклянными дверцами. Лилиан убедила папу продать это барахло и начать заново.
[Royal Albert – известный английский производитель высококачественного фарфора. Представлен на мировом рынке уже более 100 лет.]
У Лилиан были синяки. Папа робко озирался.
Я усадила его в машину и отвезла в долину Боуленд. Он любил холмы и долины Ланкашира – мы с ним разделяли эту любовь. Когда он был молод и полон сил, он усаживал меня на багажник своего велосипеда и десять миль крутил педали, пока мы не добирались до Пендл Хилл, а там мы целый день бродили пешком. Это были самые мои счастливые времена.
Папа никогда не отличался разговорчивостью, речь его была неловкой и косноязычной; тогда как мы с мамой за словом в карман не лезли и яростно пикировались во время наших ссор и перепалок. Но я подозреваю, что именно присущий миссис Уинтерсон иеговоподобный стиль общения – воистину всю жизнь не прекращавшийся разговор с самой собой – и сделал отца молчаливым сверх его собственной природы.
Я спросила его, что же приключилось с посудой, и еще где-то с полчаса он не говорил ни слова, а потом расплакался. Мы выпили чаю из фляжки, и он вдруг стал рассказывать о войне.
Он участвовал в высадке десанта союзников в Нормандии. Был в первой волне штурмующих. У них не было боеприпасов, только штыки. Он заколол штыком шестерых человек.
Он рассказал мне, как приехал на побывку, домой, в Ливерпуль. Он так вымотался, что просто зашел в какой-то брошенный жильцами дом, устроился на кушетке и укрылся содранными с окон занавесками. А на рассвете его разбудил полицейский, который тряс его за плечо и спрашивал, знает ли он, что здесь произошло?