Не помню, как оказался на шоссе, как был, в одних плавках. Спасибо, одежда лежала в машине. По дороге Янка несколько раз звонила, я не отвечал. Что она мне скажет? Что я сволочь? Сам знаю. Но если услышу это от неё, то уж лучше мне рядом с тобой примоститься. Я помню, какие у неё были испуганные глаза, когда я вскочил с травы. Представляешь, смотрит на меня такими огромными глазищами и ничего не говорит.
Вечером она долго звонила в мою дверь. Я не открыл. Серёга, мы воевали вместе, ты знаешь, что я не трус. Трусость – это, например, самоубийство. Вот для меня самоубийство – это открыть ей дверь или ответить на её звонок. А я не хочу умирать. Я буду до последнего мгновения цепляться за надежду, что она меня простит. Я буду мучиться в агонии, пока наша сестрёнка не проявит милосердие, пристрелив меня однажды своим презрением. Я не смогу прятаться до бесконечности. Скоро она меня найдёт и избавит от этих мучений.
Избавлю, мой хороший, обязательно избавлю. Только возвращайся поскорей, а то у меня уже глазки закрываются. Ну и что, что только десять? Недосыпаю я.
Проснулась я в том же кресле, укрытая пледом. Только-только начинало рассветать, и в комнате темнота была не чёрной, а серой. Стала присматриваться – сумки на диване нет. Вздохнула, снова закрыла глаза; поняла, что не чувствую ничего, кроме усталости. Он видел, что я его нашла, и не захотел поговорить, снова сбежал. Так тому и быть. Больше я его преследовать не буду. И это не обида, нет. Это было бы слишком по-детски, во мне же от ребёнка уже очень мало осталось. Да и Глебу двадцать восемь, должен уже сам разобраться, чего хочет.
Я попыталась встать с кресла и не смогла: ногам что-то мешало. Когда я поняла, что, вернее, кто, то от солнечного сплетения по всему телу начало ручейками разливаться тепло. Глеб спал, сидя на полу, прислонившись щекой к моим закутанным в плед ногам. Я не смогла удержаться, чтобы не провести рукой по его коротким волосам – мне уже давно хотелось это сделать. Он запрокинул голову и поцеловал мою ладонь. Я сползла на пол и села напротив него в точно такой же позе. Теперь мы смотрели друг на друга. В его глазах я увидела всё: и братскую заботу, и нежность, и сумасшедшую страсть, и много-много любви. И ни капли сомнения. Мне хотелось, чтобы он видел то же самое в моих, тогда ему всё станет ясно.
-У меня никого не было, кроме вас, - тихо сказал Глеб. – Я привык думать о тебе как о сестре. Когда понял, что не могу, несколько лет держался от тебя подальше.
-Я поняла.
-Потому и накупила таких платьев, что я готов был рычать на всех, кто на тебя посмотрит?
-Тебе понравились?
-Надевай их почаще… дома. А ты как обо мне думала?
-До того, как ты первый раз приехал, я вообще о тебе не думала, только о Серёже. Потом Кристинка всё время просила её с вами познакомить, но взрослым дяденькам недосуг возиться с сопливыми девчонками. Один раз случайно увидела тебя в торговом центре, ты на встречном эскалаторе лапал сногсшибательную брюнетку. Несколько дней была не в настроении. Затем нарисовался Стас. Не могу объяснить, что это было. Наверное, просто хотелось любви. Так хотелось, что даже не обратила внимания, что он «влюбился» после того, как побывал у меня дома, хотя до этого больше двух лет не замечал. Я сама удивилась, насколько легко я его простила и забыла, как будто и не было такого человека в моей жизни. Зато снова появился ты.
-Серёга своим киношным завещанием заставил нас общаться, вместе искать выход. Представляешь, как хорошо он знал и меня, и тебя? Стратег хренов!
-Я нашла твои письма. И прочла.
-Знаю. Ты заснула с ними в руках. Если бы я не понял, что ты всё знаешь, наверное, продолжал бы сам себе сопротивляться. Так бы и не признался, как тебя люблю.