Стрижов подошел к стоявшим невдалеке Сергею, Ромашко и Наде.
— Все прошло, как и следовало ожидать, — с сарказмом произнес Сергей. — Дифирамбов наслушались вдоволь. — Коваленко был расстроен и зол.
Надя успокоительно заметила:
— Ну все-таки пелись не только дифирамбы. Были и здравые мысли. И хорошо, что о них узнают.
— Кто и что узнает? — вскинулся Сергей.
— Ну, начальство.
Сергей хмыкнул:
— До бога высоко, до начальства далеко. Шуруй есть Шуруй. Советом-то дирижирует, как какой-нибудь маэстро своим оркестром.
Стрижов неожиданно спросил:
— А если у маэстро этого вдруг скрипка, фагот или, допустим, виолончель начнут брать не ту ноту?
— Это будет ЧП. Он их живо подтянет.
— Правильно. А если они опять?
— Заменят их.
— Опять правильно. Но ведь всех не заменишь. Кто-то обязательно заинтересуется, что это с оркестром происходит?
Ромашко махнул рукой.
— Пока солнце взойдет, роса очи выест.
Стрижов в ответ на это резко проговорил:
— Не верю я, что так вот, по этим проектам, застроят целый район. Не верю. Только надо не ныть, не хныкать, а драться. Вот ты, Дмитрий Иванович. Вас обирают, а вы: спасибо. То, что вы не боец, я знал. Но что вы такой… тюфяк, все же не думал.
— Не умею я… кулаками аргументировать.
— Но, черт побери, дома-то ваши лучше?
— Лучше. Наверное, лучше. Но там ведь Шуруев и Круглый.
Стрижов отмахнулся от этих слов.
— Времена слепого преклонения перед авторитетами прошли. Поймите это.
Шуруев, направлявшийся с Круглым и Полиной к выходу, услышал эти слова и остановился.
— Это вы верно заметили, Анатолий Федорович. Времена теперь другие. Коллективный разум — гарантия от ошибок. И сегодняшний совет еще раз показал это. В спорах родилась истина.
Стрижов, с трудом сдерживая себя, проговорил:
— Вадим Семенович, побойтесь бога. Какая уж тут истина? Вы ведь и сами не верите в то, что говорите. И будете очень неважно себя чувствовать, если вырастут на Левобережье эти «хоромы».
— В открытую дверь ломитесь, Стрижов. Спорить можно и должно, но упорствовать, навязывать свое мнение — удел людей ограниченных.
— Логичнее было бы изменить адресат для этого вывода.
Полина заметила со вздохом:
— Вадим Семенович, вы зря стараетесь. Стрижова ни вы, ни бог, ни сатана — никто не переубедит.
Стрижов поднял глаза на жену. Она тоже глядела на него — пытливо, пристально и, как показалось ему, — ожидающе. Анатолий вдруг ощутил неожиданно для себя такой приступ тоски и нежности к ней, что готов был вот сейчас, здесь броситься в ее объятия, умолять вернуться домой. Все-таки чувства его к Полине не иссякли.
— Не знал я за тобой этого качества, Анатолий, — со вздохом проговорил Круглый.
— Какого?
— Ну… вот этого ослиного упрямства.
— А я вот знал, что у тебя, Круглый, авантюрная струнка есть. Знал. Но что она так безудержно разовьется — не предполагал.
Круглый осклабился в усмешке.
— В другой раз я бы обиделся. Но сегодня — не буду. Надеюсь все-таки на твой трезвый рассудок. Предлагаю мировую. Побоку сомнения и — завтра за работу.
— Ну что вы, Глеб Борисович. Стрижов — человек несокрушимых принципов. Если бы только кто понять их смог, эти принципы.
Этими скупыми фразами Полина продолжала их со Стрижовым спор, без обиняков показывая ему, что она ничего не забыла, ничего не простила, считает себя правой и свое место в происходящей баталии выбрала твердо.
Стрижов только вздохнул в ответ на это и устыдился своей слабости, своих мыслей, что за минуту до этого посетили его.
— Но товарищу Стрижову придется или отказаться от этих своих так называемых принципов или нам — отказаться от него. — Шуруев сказал это подчеркнуто весомо и значительно.
Стрижов молча посмотрел на него и на всю его группу.
— Шеренга мощная, что и говорить. Но лавры вам она принесет сомнительные.
Сказав это, он, не прощаясь, направился к выходу. Вслед за ним быстро пошли Сергей и Надя. Дмитрий Иванович Ромашко долго топтался на месте, не зная, как поступить: то ли пойти со Стрижовым, то ли включиться в оживленный разговор, что вели между собой Шуруев, Полина и Круглый, направляясь в вестибюль. Так ничего и не решив, Дмитрий Иванович один направился восвояси, мысленно полемизируя и с Шуруевым, и с Кругловым, и со Стрижовым. Аргументы в этом запоздалом мысленном споре у него подбирались один убедительнее другого.
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
В окно ворвалось воскресное солнечное утро, но настроение Стрижова от этого не стало лучше. Спалось сегодня плохо, какие-то дурные, несерьезные мысли лезли в голову. Не ушли они и от неистовой, усиленной зарядки, даже наоборот, стали назойливее роиться в голове. И все они вертелись вокруг событий, что за последнее время навалились на него. Уход Полины, неудача на архитектурном совете, осложнения в институте — все одно к одному. Может, я действительно мелочный и склочный индивидуум? Неудобный и неуживчивый тип, как меня характеризует Круглый? Но черт возьми, ведь в истории с Полиной, например, разве я виноват? А с этими проектами. Прав-то ведь я. Конечно, можно махнуть рукой на них. В конце концов, кто я такой, что за фигура? Шуруев и Круглый ответственны за эту застройку, ну и пусть ставят свои скворечни. Все верно, Стрижов. Ну а как же с твоей совестью? Эти твои мыслишки — трусость, в сущности, капитуляция. Тогда уж будь логичен и вступай в альянс с Глебом и его группой. Подумалось вдруг: а может, уехать? На Урал, в Сибирь или на Камчатку. Ведь до сих пор мало где пришлось побывать. Вздохнув, Стрижов постарался думать о другом — как распланировать день. Сходить в магазин, прочесть периодику. А затем, может, что-нибудь для души? Фильм, например. Ну, сегодня душа пусть подождет. Будем работать.