Однако через полчаса все эти планы полетели к черту. Совершенно неожиданно позвонила Полина.
— Дома будешь? Я заеду. — И положила трубку.
Стрижов был удивлен предельно. Сердце тревожно заныло в предчувствии то ли радости, то ли беды. Что значит этот ее приезд? За немалое время, прошедшее после их ссоры, это был первый звонок. Его попытки встретиться, еще раз обсудить их дела были сухо и непримиримо отвергнуты. Теперь же вот решила заявиться сама. В чем дело? Что случилось? Что она задумала? Анатолий стал спешно прибирать комнату.
От этих мыслей его оторвал Сергей, явившийся тоже совершенно неожиданно.
— Сережа? Что случилось?
— Если говорить в масштабе Вселенной, ничего особенного. События местного значения.
— Но все-таки?
— Вчера до поздней ночи выясняли отношения с вашей воспитанницей. И все равно туман. А вы что так рано на ногах? И что за генеральная уборка? Ждете кого-нибудь?
— Жду. Представь, Полина позвонила. Должна вот-вот появиться. Ломаю голову: зачем?
— Может, хочет выяснять отношения?
— Не думаю. Все уже выяснено.
— Тогда чтобы наставить вас на путь истинный.
— Поздновато, пожалуй. Да и трудно. Пути-то, оказывается, у нас разные. На архитектурном совете, как ты помнишь, это выяснилось особенно ясно.
— Мне многое открылось на этом совете. Даже вы… Более четко, так сказать, проявились. Теперь я знаю, кто такой Стрижов. Карась-идеалист. Пытались Круглому втолковать что-то там о долге зодчего, об интересах дела, удобствах для людей. Захотели от кошки лепешки, от собаки блинов. Да у него и мыслей таких в голове сроду не было. Кроме как о своей драгоценной особе он никогда ни о чем не думал и не думает. Этот принцип у него главенствующий.
— Ну ты очень уж категоричен, многое упрощаешь. И Круглый, и Шуруев понимают, что проектные предложения плохи. Но глубоко увязли в них и опасаются не у дел остаться, коль другие проекты найдутся.
— Вот и опять подтверждается мой вывод, что вы карась-идеалист. Они на всех перекрестках твердят: «Ни один наш проект на полках не лежал. Не будет лежать и этот… Никакие Стрижовы этому не помешают». А вы вроде как бы оправдываете их.
— Не оправдываю, а пытаюсь понять. Но ничего, Серега, ничего. Главное не робеть. Цыплят, как известно, по осени считают.
— Вы извините, Анатолий Федорович, но, по-моему, это уже… маниловщина.
— Пусть так. Пусть. Посмотрим, что будет. Завтра иду к Чеканову — секретарю обкома. Выскажу все. Без всяких скидок и смягчающих формулировок.
— Ну а если и там от ворот поворот?
— Не думаю… Ну, а если… То пойдем дальше.
Сергей пристально посмотрел на Стрижова.
— А вы, оказывается, все же орешек твердый… Не зря Надя о вас без восторга слова сказать не может.
Стрижов, думая о чем-то своем, проговорил:
— Надя… Надя — редкая девушка! Вам повезло, Сергей. Очень повезло.
Сергей вздохнул:
— Хороша Маша, да не наша.
— Не будьте растяпой и рохлей. Боритесь. А то проморгаете свою судьбу.
— Если бы знать, как это сделать. Бороться и не проморгать.
— Вот этого, братец, не знаю и совет давать не берусь.
Сергей, дурачась, пообещал:
— Сегодня по пути в Карабиху буду вовсю стараться, чтобы влюбить Надьку.
— Ни пуха ни пера, — весь в своих мыслях напутствовал его Стрижов. — Иди буди свою Дульсинею.