— Вот видите. Может и порадеть академик по знакомству. А в нашей проблеме его епархия — главнейший порожек.
— В Пчелина я верю, Глеб Борисович. Верю. Хотя время всех меняет.
— Вот именно. Поеду-ка я к Пчелину на предварительную беседу.
— А что? Может, ты и прав. Береженого, как говорится, и бог бережет. Поезжай. На официальном-то заседании всего не скажешь, а при личной беседе — другое дело. Только на Стрижова ты не очень тень наводи. Он его хорошо знает.
Круглый не ошибся, предположив, что Стрижов постарается попасть к Пчелину. Анатолий Федорович давно уже собирался это сделать, но все откладывал. Теперь же эта встреча была очень нужна. Печать уже трубила о начале работ по Зеленогорску, а ведь именно с прицелом на эту крупнейшую стройку Стрижов и корпел над своим проектом бесколонного, ангарного корпуса. Неделю назад он послал Пчелину кое-что из материалов, и очень хотелось знать его мнение. Да и по поводу приозерской истории надо бы посоветоваться. Хотя и пошли разговоры, что к представленному проекту в республике отнеслись холодновато, разработки институт все же ведет. Неужели так никто в это и не вмешается? Он позвонил Пчелину, и тот назначил встречу.
Зоя встретила его приветливо, как старого знакомого. Но через секунду она уже была «на службе», вела себя деловито, сдержанно.
— Садитесь, Анатолий Федорович, и подождите немного. Михаил Васильевич вас скоро примет.
Стрижов улыбнулся.
— А что это ты, Зоя, так официально со мной? Зазналась, что ли? Надя мне как-то об этом говорила, только я не поверил.
— Не разыгрывайте меня, Анатолий Федорович. Надя не могла сказать такое. А с вами я… ну… как полагается на службе… — И сказано это было так серьезно и значительно, что Стрижов поспешно согласился.
— Да, да, конечно.
— Вот вам журнальчики. Почитайте.
Минут через пятнадцать — двадцать Стрижов показал на часы:
— Долгонько академик заставляет ждать.
— Он просил извинить его. В какие-то чертежи углубился. Я бы вас кофе угостила, да вчера мы с Михаилом Васильевичем поздно засиделись и уничтожили наши запасы. А хозяйство только заводим. Сами знаете, совсем недавно академия к жизни-то возродилась.
— Да. Неисповедимы пути господни. Взбрело тогда кому-то в голову — и под корень нашу академию. Строить стали в десятки раз больше, а архитектурный центр вдруг оказался ненужным.
— Субъективизм, Анатолий Федорович, явление далеко не прогрессивное.
Стрижов усмехнулся.
— Ну, Зоя, ты растешь не по дням, а по часам.
— Михаил Васильевич научит уму-разуму. Раз, говорит, работаешь в академии архитектуры, изволь быть на должном уровне. Вот я и стараюсь.
Стрижов вновь посмотрел на часы.
— А не пора ли, Зоя, все же Михаилу Васильевичу напомнить.
— Напомнить, конечно, можно. Только…
— Не любит?
— Очень. Надо, говорит, уметь отличать занятость от бюрократизма. Но рискнем. — И Зоя, мельком оглядев себя, пошла в кабинет Пчелина.
Стрижов не любил ожиданий в приемных, считал, что это идет не от занятости некоторых руководителей, а от их неумения спланировать время, от невнимания к людям. Правда, за Пчелиным такого до сих пор не водилось. Но, может, он тоже не устоял перед этими привычками? «Ну ладно, наберемся терпения, — с легкой досадой думал Стрижов, — но спросим, что это значит. Эх, если бы не было большой нужды в этой встрече. Передал бы сейчас приветик через Зою — и был таков. Но придется ждать».
Инженер Стрижов и академик Пчелин действительно были знакомы, и знакомы давно.
С самого начала войны и до последних ее дней офицеры советской разведки Михаил Пчелин и Федор Стрижов выполняли особые поручения командования в тылу врага. До победы оставалось уже совсем немного времени, когда их группа попала в кольцо фашистов. Документы, которыми она располагала, были предельно важны, их надо было во что бы то ни стало переправить за линию фронта. Командир группы Федор Стрижов передал Пчелину планшет и приказал выходить. Пчелин не хотел оставить друга. Спор был отчаянный, но короткий — кольцо немцев сжималось. Стрижов с тремя бойцами затеял отвлекающий неравный бой с передней цепью, а Пчелин прорвался и скрылся в лесу. Скоро по двум глухим гранатным взрывам он понял: схватка кончилась.
Верность той дружбе Пчелин пронес сквозь все годы. Первое, что он сделал после войны, — нашел в Приозерском детском доме сына Стрижова, Анатолия, и забрал его к себе. И только когда парень уже сам пошел по жизни — счел свой долг перед фронтовым другом выполненным. Анатолий глубоко был привязан к Пчелину за его заботу о нем в те трудные годы, за верность памяти отца.