Лариса растерянно посмотрела на мужа:
— Митя, как же ты теперь будешь?
Ромашко не мог поверить в то, что сказал Стрижов.
— Жаль, Анатолий Федорович, очень жаль. Неуютно без вас мне будет. Поверьте, — Ромашко приложил руки к груди, — я говорю совершенно искренне. Мне, когда вы рядом, как-то спокойнее и легче.
Стрижов реагировал на эти слова Ромашко довольно своеобразно:
— Спокойнее, проще? Конечно. Как же без няньки? Рохля ты и размазня, трус и лодырь, бесхребетный и беспринципный тип…
Дмитрий Иванович и Лариса Павловна ошалело глядели на Стрижова. Они не могли понять, что сегодня творится с ним.
— Вы, кажется… не закончили свою обличительную речь… — с трудом проговорил Дмитрий Иванович.
— Да, не закончил. Именно так. А не сказал вот что. Если ты в ближайшие месяцы не закончишь разработку своего проекта, то все эти эпитеты я буду трезвонить в твой адрес на каждом углу, на каждом перекрестке. Опозорю на всю страну.
Ромашко облегченно вздохнул:
— Ну, Анатолий Федорович, так немудрено и до инфаркта человека довести.
— Ты меня в него вгонишь раньше. На днях в институт и лично к тебе нагрянут Чеканов и Костюков. Пчелин тоже заинтересовался. Покажи все, что есть. И не вздумай канючить, что на доработку проекта тебе надо год, а то и два.
— А сколько же? — с некоторым испугом спросил Ромашко.
— Полгода — максимум.
— Ну, вы скажете тоже. Полгода.
— Ну, ковыряйся больше. Тогда дома Круглого уж наверняка встанут на Левобережье.
— А они и так встанут, — вяло сказал Ромашко.
— Не думаю, — убежденно ответил Стрижов и подробно рассказал о совещании у Чеканова: — Очень важный и деловой был разговор, и я верю теперь, что будут построены на Левобережье другие дома. Может, даже того же Круглого и Шуруева, но другие, лучшие. Все может быть. Они не такие, как ты, рохли. Всех сейчас запрягут в работу. Но это их, а не твоя забота. Ты же у меня смотри. Если узнаю, что в обломовщину ударился, специально приеду и расправлюсь. Задушу или застрелю, честное слово.
Ромашко поднял на него недоуменно-испуганный взгляд.
— Вы сегодня кровожадный какой-то.
— А с тобой иначе нельзя. — И уж мягче Стрижов добавил: — Ну, серьезно, Дмитрий, я тебя очень прошу. Скорее заканчивай работы. И на конкурс выходи обязательно. Понимаешь, для меня это дело принципа. Неужели зря я столько воевал?
Ромашко торопливо и чуть торжественно пообещал:
— Не беспокойтесь, Анатолий Федорович, я понимаю. И буду стараться. Очень. Вот только люди и сроки…
— Других сроков не будет. Так что время не упускай. Что касается людей, то — к Шуруеву. Есть договоренность: всю бывшую вашу группу — под твое начало. Не знаю уж, прорвешься ли к премиям, но скорбный труд не пропадет.
…Через несколько дней после этого разговора Стрижов улетал на Север. Провожали его Коваленко, Надя и Ромашко с Ларисой. Всем было как-то грустно, не по себе. Только сам Стрижов был преувеличенно оживлен и разговорчив. Он и эти проводы на аэродроме использовал для того, чтобы не дать покоя Ромашко.
— Дмитрий Иванович, помнишь наш разговор? Не забыл? Смотри. И не бойтесь вы никого. Если будет туго — идите к Шуруеву. В крайнем случае толкнитесь к самому Чеканову. Людей, людей своих не растеряйте. Подумайте даже о расширении группы. Ты, Сергей, тоже… Поэнергичнее будь. Побольше бери на себя, чтобы Дмитрий Иванович не отвлекался на организационную сумятицу. И ты, Лариса, должна тормошить своего благоверного, чтоб не дремал…
— Еще какие будут директивы, товарищ Стрижов? — вытянувшись в струнку, спросил Сергей.
— Есть кое-какие. Вам с Надей справить свадьбу. Жаль, уезжаю — можно было бы гульнуть.
К удивлению Стрижова, эти его слова ни у Сергея, ни у Нади не вызвали никакой реакции. Он спросил:
— Вы что, не согласны?
— Кто — за, кто — против! — с кривой усмешкой ответил Сергей.
Стрижов забегался в эти дни со своим отъездом и совсем не виделся с Надей. Ответ Сергея насторожил его, но он подумал о том, что опять у них обычная мелкая недомолвка. Он грубовато подтолкнул Сергея в бок:
— Не робей, старина. Все придет на круги своя.
Голос в динамике уже вторично приглашал пассажиров занять места в самолете. Надо было прощаться. Стрижов вдруг остро почувствовал, как дороги ему эти люди и как будет скучать по этому увальню Ромашко, по добродушному и задиристому Сергею, по Наде, несмотря на ее подчеркнуто сдержанное отношение к нему, особенно в последнее время.