Наступила пауза.
Круглый мотнул на него колючий взгляд, хотел сказать что-то резкое, но смолчал.
Ромашко, ни на кого не глядя, весь во власти своих мыслей, произнес:
— Мало мы задумываемся над тем, чтобы действительно достойно отразить свое время. О потомках мало думаем.
— Потомки, потомки… Они о нашем времени будут судить по столице, а не по Приозерску, — ворчливо заметила Полина.
— Извините, Полина Дмитриевна, но это не совсем верно, — не согласился Ромашко. — Разве Псков, Суздаль, Владимир, Новгород со своими памятниками архитектуры нам менее дороги? Так что хорошее и Приозерску не повредит.
Шуруев шумно вздохнул:
— А я бы советовал помнить народную мудрость: лучше синица в руках, чем журавль в небе. И поелику сил хватает — трудиться, не забивая голову несбыточными химерами. Вот сейчас я сижу с вами, а чертежная доска, как магнитом, меня притягивает.
Всплеснув полными руками, Нонна Игнатьевна зачастила:
— Уж так работает, так работает — на износ. Боюсь я за него, ужасно боюсь. Допоздна в институте, а приедет домой — опять за стол. И до ночи. И во сне — опять то же: какие-то совещания проводит, шумит, кричит, обсуждает что-то… Я уж подушку на голову кладу, чтоб уснуть.
— Да, Вадим Семенович, — проворковал Круглый, — уж очень вы того… себя не бережете. А Шуруев ведь еще нужен, очень нужен.
Раздались возгласы:
— Беречь надо себя, Вадим Семенович. Беречь.
— Доверяйте больше подчиненным, — многозначительно пошутил Круглый.
Шуруев запротестовал:
— Начинается критика тамады. Это недопустимо. Давайте-ка лучше песню.
— И правда, — поддержала его Полина. — Целый вечер — одни прения. — И сама запела:
Ее поддержали, но не очень стройно, и скоро песня оборвалась.
— Что-то настроение не певучее, — заметила Надя и, обратившись к Сергею, вполголоса предложила: — Может, пора на электричку?
Шуруев, услышав ее слова, запротестовал:
— А вот это вы зря. Самое интересное еще впереди. Хотел я приберечь некое сообщение под конец, да ладно уж, так и быть, скажу сейчас. Так вот, друзья дорогие. Состоялось решение о реконструкции Приозерска и возведении нового жилого массива на Левобережье. — Он простер руку в сторону окутанной сумерками реки и патетически воскликнул: — И покорится ее левый берег. И Тростниковое захватим. Пятьсот тысяч квадратных метров жилья.
Сначала за столом было тихо, потом поднялся шум и гам. Кто-то аплодировал, кто-то порывался узнать у Шуруева подробности.
Работники института знали, что вопрос этот решается. Несколько раз приезжали авторитетные комиссии из Госстроя, Госплана, Совета Министров республики, но дело тянулось долго и полной уверенности, что оно решится положительно, не было.
Когда вновь уселись на места, Ромашко спросил:
— Вадим Семенович, а что и как строить-то будем?
— Как что? Я же сказал: жилой массив и все к нему положенное. Дороги, школы, магазины, кинотеатры и прочее. И все это в темпе — за пятилетку.
— Но мы же пока не имеем даже эскизного проекта планировки и застройки!
— Ну, прежде всего я бы не утверждал, что у нас совсем ничего нет. Кое-что есть. Конечно, работа предстоит гигантская, титаническая, я бы сказал. Но мы осилим ее, осилим. Все второстепенные дела, как и наши споры и дискуссии, отложим пока в сторону. И всеми силами навалимся на проект застройки.
Ромашко с волнением слушал Шуруева и все порывался спросить еще о чем-то, но, видя, какой восторг вызвало у всех сообщение директора института, изменил свое намерение.
Сергей шепнул Наде:
— Ты теперь поняла, почему мы попали на это пиршество?
— Уяснила. Мобилизация всех сил. В том числе и молодых.
— Ну и как? Включаемся с энтузиазмом?
— Ты же вроде не любил овал?
— Да. Но перспективы-то какие!
А над столом рокотал довольный голос Шуруева:
— Вашу группу, Дмитрий Иванович, и группу Глеба Борисовича бросим на жилую застройку. Создадим еще две-три вспомогательные группы… Кое в чем и я стариной тряхну. Как смотрите на эту мысль?
Ромашко молчал, и Круглый, бросив на него недовольный взгляд, проговорил:
— А ты, Ромашко, все так же мрачен. В чем дело, дружище? Ведь это чертовски интересно — соорудить такое. Утрем нос москвичам, право слово, утрем.