После ухода Сергея Шиманский флегматично проговорил:
— Чего все суетятся, нервничают? Все будет о’кей. У них таких массивов не густо. А тут, в каком-то Приозерске, и нате вам — что твоя столица.
— Слушай, ты иногда даже разумные мысли изрекаешь, — съязвил Чугунов. Но Слава был настроен добродушно:
— Заноза ты, Чугунов. Но я благороден. Не буду отвечать на этот укол. Давай-ка лучше сходим в буфет, подзаправимся. Иначе ты в мгновение ока уничтожишь все, что подготовит Надежда. Я тебя знаю.
— Свои пороки мне приписываешь?
— Ребята, в самом деле, вы не набрасывайтесь на стол, — возясь с посудой, проговорила Надя. — А то осрамите перед гостями.
— На что набрасываться-то?
— Ну, не скажи. Бутербродики со всякой всячиной, пирожки, ну, и многое другое.
— Именно бутербродики. В миллиграмм весом. Нет, мы явно теряем национальные традиции. Пойдем, Чугунов, в буфет.
— В буфет-то мы сейчас сходим. Ты вот лучше скажи, как завтра на симпозиум выбраться. Стрижова бы надо послушать.
— Да, неплохо было бы, — согласился Шиманский. — Пчелин в своем докладе до небес его поднял. Новое слово в индустриальном строительстве… Безопорные, сборные конструкции — будущее промышленных сооружений… В общем, я понял так, что товарищ Стрижов — явление на нашем архитектурном небосклоне.
— Комбинат они отгрохали, видимо, стоящий. А корпус Стрижова просто уникален. Четыре пролета шириной более ста метров и длиной в полкилометра. И все перекрытия в сборном варианте. Впервые у нас такое…
— Не зря же Ромашко не может говорить о Стрижове без восторженного заикания: выдающийся, удивительный, бесподобный… — Чугунов, говоря это, хитро посматривал на Надю. — Я подозреваю, что у него где-то в закутке портрет Стрижова висит. Честное слово. Где-нибудь за чертежами. Когда заходим, он его прячет, а уходим — молится на него.
Надя, услышав этот разговор, спросила:
— Значит, Анатолий Федорович в Москве?
— Прибыл, как же, — ответил Шиманский. — И даже обещал быть в Приозерске. Так что можешь узреть своего кумира. Если, конечно, Коваленко разрешит.
Чугунов со вздохом заметил:
— Удивляюсь, до какой степени может опуститься наш брат мужчина. Серега в ней души не чает, она же: «Ах, товарищ Стрижов, ох, Анатолий Федорович». Я с данным выдающимся товарищем не знаком, но на месте Сергея показал бы, что к чему.
Надя беззлобно бросила:
— Перемените-ка пластинку. Что-то вы за своего бригадира очень ратуете. Явный подхалимаж.
— Согласен признать за собой даже столь низменный порок, если это поможет Сергею.
— Бедный Коваленко, без адвокатов, оказывается, ни туда и ни сюда.
Чугунов с пафосом сказал:
— Ты слышал, Слава, что она изрекла? О, женщины! Исчадие ада! Источник бед! Клятвенно обещаю ни с одной не иметь ничего общего.
Шиманский протянул ему руку:
— Дай, друг, пожму твою лапу.
— Пижоны несчастные. А кто вчера полдня в парикмахерской торчал?
— Так это же для престижа мастерской. Понимать надо.
Шиманский и тут поддержал приятеля:
— Надежда хочет, чтобы мы с тобой были нечесаными, небритыми, немытыми и, по возможности, в лохмотьях.
— Звонари несчастные. Пустобрехи.
Добродушную перепалку молодых проектировщиков прервал приход прораба головного участка Ремеслова.
Это был высокий, худой человек, вечно сердитый и недовольный и постоянно спорящий с работниками мастерской.
Встав у двери, Ремеслов хмуро спросил:
— Где тут Ромашка?
Шиманский живо повернулся к нему.
— Во-первых, здравствуйте, товарищ Ремеслов. Во-вторых, может, вы уточните, о ком речь? У нас есть товарищ Ромашко, есть Дмитрий Иванович Ромашко, а Ромашки у нас нет.
Все так же хмуро Ремеслов продолжил:
— Ромашко или Ромашка — разница невелика. Надо решить, как быть с оградой святой Варвары. Ломать аль нет?
— Товарищ Ремеслов, да вы в своем уме? — вскинулась Надя. — У вас же чертеж на руках. Там все ясно. Восстановить, привести в порядок.
Шиманский назидательно подтвердил:
— Именно. Восстановить, покрасить. И не просто, не кое-как. Со шпаклевкой, грунтовкой. Двойным слоем. В точном соответствии со старыми колерами.
— Проект-то я знаю. Сегодня еще раз поглядел и глазам своим не поверил. Какую-то старую развалюху хотите в картинку превратить.
— Дорогой Ксенофонт Савельевич, побойтесь бога, — запричитал Чугунов. — Это не просто какая-то ограда, а деталь великолепного памятника. И автор ограды, между прочим, Казаков.
Но Ремеслов был Ремеслов.