Ромашко, глубоко вздохнув, наконец изрек:
— Есть небольшая притча. Стрижов где-то вычитал. Путник встречает трех человек, занятых одним и тем же: каждый несет тяжелый камень. И путник каждому поочередно задает один и тот же вопрос: что вы делаете? Первый отвечает: я несу камень. Второй говорит: я зарабатываю на хлеб. А третий восклицает: я строю Руанский собор! Так вот, для меня застройка Левобережья Серебрянки — вроде Руанского собора. Сколько лет мы мечтали об этом! Место-то редчайшее. Грех здесь сделать что-то ординарное.
Шуруев уверенно и задорно ответил:
— Осилим. С такой «могучей кучкой» и не то можно…
Ромашко вздохнул:
— Дай-то бог.
Молчавшая до сих пор Полина сердито заметила:
— Ох уж эти скептики! Вы, Дмитрий Иванович, второй Стрижов. Оба неисправимы. Мизантропы какие-то. Неужели даже такая перспектива вас не увлекает? Поражаюсь. Просто поражаюсь.
Последнюю фразу она произнесла зло, с подчеркнутым недружелюбием.
Ромашко с недоумением и как-то виновато посмотрел на Полину и сбивчиво проговорил:
— Извините, Полина Дмитриевна. Я же ничего… Просто вспомнилась эта древняя мудрость. Извините.
Но Полину вдруг поддержал Круглый, и поддержал горячо, нервно.
— Полина Дмитриевна права. Странный вы человек. Все о высоких материях печетесь, а вот грандиозность предстоящего дела понять не можете. Не понимаю, как можно не взволноваться от такой перспективы? Вы, как и Стрижов, по институту ходите, словно вам весь мир что-то должен. И все-то вам не по нутру, все не нравится. Объяснили бы хоть, чем человечество виновато перед вами?
Ромашко то бледнел, то краснел от этой перебранки. Он органически не был приспособлен к тому, чтобы быть в центре внимания.
Дмитрий Иванович поднялся:
— Видимо, я чем-то обидел кого-то?.. Прошу прощения. И пойду, пожалуй. А то действительно еще испорчу вам всю обедню.
Круглый вяло возразил:
— Да подождите. Рано еще. Вот ведь какой обидчивый.
Но Ромашко уже выбирался из-за стола и, сделав общий поклон, проговорил:
— Еще раз прошу извинить. Что-то не в форме я сегодня. Не взыщите, пожалуйста. До свидания.
За столом установилось длительное молчание. Надя, тронув Сергея за руку, прошептала:
— Может, и мы?
— Выходит, что баррикаду ты уже выбрала?
— А ты еще нет?
Сергей вздохнул:
— Ну, мне-то, видимо, так суждено — в пристяжных ходить. Но улетучиться сейчас… сразу… Нет, неудобно…
Шуруев сказал с легким упреком:
— Очень уж вы на него агрессивно, Глеб Борисович.
— Да ведь наболело, Вадим Семенович.
— Понимаю вас. Ну да ничего. Вот начнем корпеть над проектом, все забудется. Что все замолкли? Одна птица, как известно, весны не делает, один ушедший гость веселья не портит. Ну-ка, Глеб Борисович, подложи твоего знаменитого шашлыка.
Но гнетущее настроение не исчезло. Круглый чуть слышно пробубнил:
— Для него это, видите ли, Руанский собор…
— Вы это о чем? — переспросил Шуруев.
— Да о притче, которой Стрижов Ромашку вооружил.
Шуруев махнул рукой.
— Байки рассказывать Стрижов мастер, — и с подчеркнутым сожалением удрученно проговорил: — Талантлив, но спесив и заносчив. Не в меру. С излишком. — И, повернувшись к Полине, добавил: — Вы уж извините, Полина Дмитриевна. Мы по-свойски, по-товарищески.
Полина промолчала, но прозвучал нервный, взволнованный голос Нади:
— И вовсе это не по-товарищески.
Все удивленно посмотрели на нее.
Полина, скупо улыбнувшись, повернулась к Шуруеву и Круглому:
— Как видите, не все с нами согласны.
— Да-да. Не согласна, — все так же нервно ответила Надя. — И не понимаю, как так можно, совершенно не понимаю.
Нонна Игнатьевна сверлила Надю насмешливым взглядом:
— Вы успокойтесь, милая, успокойтесь. В конце концов ничего такого не произошло. И при чем тут вы!
— Как это при чем? За глаза оговорить человека! Опорочить! Зачем же так?.. Не по-людски. Неприлично, по-моему. Извините, пожалуйста. — И, встав, вышла из-за стола, торопливо пошла к калитке.
Сергей тоже встал, обескураженно развел руками и двинулся вслед за ней.
Участники трапезы удивленно переглядывались. А Шуруев вдруг резко и раздраженно бросил:
— Все в умники лезут, мысли свои в нос тычут. А мыслей этих у меня самого на десятерых хватит.
Потом он взял себя в руки и, чтобы не совсем испортить торжество, попытался разрядить обстановку. Долго и пространно рассказывал, как обсуждался вопрос в республиканских организациях.