Мы уносились, Джагхед и Джерри галопировали впереди. Все старались держаться поближе к остальным. К тому времени, когда мы наконец возвращались к зданию школы, казалось, что проходила вечность, но я был рад, что не отставал. В некоторые недели мы, наверное, пробегали миль по пятнадцать. Стабильно отстающие вскоре сдавали свою форму. Мы превращались в команду.
Наш первый забег в следующем – моем выпускном – году был домашним. Я тогда встречался с девушкой, а это обычно значило, что у меня были «бабочки в животе», когда мне доводилось встречать объект моей привязанности. Я очень надеялся увидеть ее на финише. Представляя ее там, я считал дни до полудня пятницы – времени нашего первого большого старта.
Я помню напряжение перед кроссом и последовавшую затем однообразную, мучительную борьбу, длившуюся примерно 18–20 минут (которые казались бесконечными), когда я напрягал каждый нерв и мускул, ни разу не оглянувшись назад. Мне очень хотелось, чтобы это все закончилось. Все это время я воображал, как хорошо было бы наконец остановиться и увидеть лицо моей девушки. Перейдя через маленький бетонный мостик среди сосен, я увидел финишную черту, у которой собралось несколько зрителей. Я бросился к ней и чуть не упал в обморок от экстаза. Я был первым. Как обычно бывает в подобных ситуациях, боль вскоре забылась. А радость осталась.
Мой неожиданный финиш казался везением, но потом это случилось еще четыре раза подряд. После этого меня перестали насмешливо называть «Чадо Природы». Вместо этого я стал «зверем», таким же, конечно, как мы все. Однако это звучало гораздо лучше. Я бы даже сказал, звучало очень здорово.
Каждое утро перед занятиями все ученики и учителя собирались в школьном зале. Мы все держали правую руку на сердце и торжественно хором пели Клятву верности флагу США, а затем патриотическую песню о рвущихся в воздухе бомбах, от которой я весь сжимался. После поклонов и бормотания стандартных фраз мы поднимали головы и слушали объявления. Однажды утром после нашего пятого соревнования директор Келли объявил собравшейся толпе, что команда Гудвилла выиграла все забеги и что я заслужил отличие, став первым школьным «асом» – пятикратным победителем. Я не считал себя лучшим бегуном. Я просто больше старался и тщательнее относился к питанию.
Вообще я никогда не был разборчив в еде, что иногда бывало темой для шуток. Однако, будучи активным животным, я знал, что правильное питание необходимо мне для того, чтобы бегать. Мои десны сильно кровоточили – признак цинги, недостатка витамина C. Это меня сильно беспокоило. В письме мамочке и папе в Африку от 3 июля 1958 года я сообщал: «Мой тренер считает, что осенью этого года я смогу стать чемпионом штата… Завтра мне идти к дантисту, снова. Он сказал, что ему придется вырвать пару задних зубов – очень плохо. Я не думаю, что это потому, что я недостаточно чищу зубы, – я делаю это достаточно регулярно. Должно быть, это из-за питания – оно недостаточно хорошее. У многих других детей те же проблемы. Бесполезно плакать из-за выпавших зубов». 3 февраля 1959-го я написал: «У меня сейчас нарыв – у нас эпидемия. Это сбивает с толку и даже немного пугает. Вчера в церкви Марианну дважды стошнило и одна из девочек просто упала в обморок… Кроме меня еще у многих есть нарывы. Все это выводит меня из себя, потому что я думаю, что многого из этого можно было бы избежать, если бы нас более сбалансированно кормили. По крайней мере, я думаю, что это привело бы к большей устойчивости к болезни».
Я делал все возможное, чтобы обеспечить себе полноценное питание. При случае весной мы ловили в амбарах голубей и потом жарили на другом берегу реки, а однажды я украл консервированный фруктовый коктейль, предназначенный нашей хозяйке. Во время работы в амбарах я часто залезал в контейнеры и ел зерновую смесь для коров, считая, что их корм – нерафинированный и питательный.
Мой аппетит вырос еще сильнее, когда я стал выполнять обязанности почтальона. Работа заключалась в том, что после утреннего завтрака надо было забирать кожаный мешок с исходящей почтой в административном здании в Прескотте, везти его на велосипеде до почтового отделения в Хинкли, а оттуда увозить утреннюю входящую почту. После школы процедуру нужно было повторить. Я оставлял велосипед в Прескотте и пускался бегом.
Почтовым отделением, занимавшим одну комнатку, заведовал Гордон Гулд, приземистый, покрытый боевыми шрамами ирландский громила. Ему импонировало прозвище Лефти («Левша»). Для меня он был и навсегда останется Лефти, хотя я и не видел никогда, как он проводил этот свой левый крюк, которым, по его словам, славился, когда стремился в чемпионы мира во втором полусреднем весе – пока его не подстрелили на войне. «Меня никогда не вырубали», – сказал он мне. Он также говорил, что «пробегал по пять миль каждый день, и мог отжаться двести раз в мгновение ока».