Перу Антона Макаренко принадлежит, кроме знаменитых его произведений, и менее известная повесть с емким названием «Честь», впервые опубликованная в 1937–1938 годах в журнале «Октябрь». В конце ее белогвардейский полковник Троицкий и арестованный поручик-большевик Алексей Теплов ведут разговор о России, о жизни и о чести. Троицкий, назначенный председателем суда над Тепловым, пришел к нему, заявив, что они-де могут поговорить «как культурные люди, по каким-то причинам оказавшиеся в противоположных станах»…
Ниже я привожу фрагменты их диалога (по необходимости обширные):
«Алеша мечтательно откинул голову на подставленную к затылку руку и улыбнулся:
— Вы сказали: два культурных человека. Но у нас с вами нет ничего общего. Настоящая культура вам неизвестна. У вас — культура неоправданной жизни, культура внешнего благополучия. Я тоже к ней прикоснулся и даже был отравлен чуть-чуть. Вы не понимаете или не хотите понять, что так жить как жили… нельзя, обидно… Ваше существование, ваш достаток …ваши притязания руководить жизнью оскорбительны. Будет моим личным счастьем, если вокруг себя, среди народа я не буду встречать эксплуататоров.
— Позвольте… Но ведь люди так жили миллионы лет, без этих ваших… идей и без вашего Ленина.
— Миллионы лет люди жили и не зная грамоты… Человек растет, господин полковник. Еще сто лет назад люди терпели оспу… Мы с вами люди культурные, но стоим на разных ступенях культуры.
<…>
Алеша вытащил из кармана записную книжку и перелистывал ее.
— Вот: «Россия» — «полное географическое описание нашего отечества, настольная книга для русских людей». Обратите внимание — для русских. Том шестнадцатый, Западная Сибирь. Страница 265. Такая себе книга добросовестная, наивная и весьма патриотическая.
— Знаю.
— Знаете? Хорошо.
Алеша подошел к лампе.
— От марксизма это очень далеко. Ну, слушайте, три строчки:
«В самом характере самоеда (общее название ряда северных народов царской России. — С.К.) больше твердости и настойчивости, но зато меньше и нравственной брезгливости, — самоед не стесняется при случае эксплуатировать своего же брата, самоеда».
Алеша закрыл книжечку, спрятал ее в карман… Полковник молчал. Алеша опять положил подбородок на руки и заговорил:
— Как счастливо проговорился автор, просто замечательно. Дело коснулось людей некультурных, правда? И сразу стало очевидно: чтобы эксплуатировать своего брата, нужно все-таки не стесняться. Не стесняться — значит отказаться от чести. Здесь так хорошо сказано — «нравственная брезгливость». Представьте себе, господин полковник: этот самый дикарь, у которого нет нравственной брезгливости и который не стесняется эксплуатировать своего брата, вдруг заговорит о чести. Ведь правда, смешно?
<…>
Троицкий застегнул шинель и почему-то опять опустился на табуретку. Алеша продолжал:
— А о чести, поверьте, я больше вашего знаю. Я был в боях, был ранен, контужен. Я знаю, что такое честь, господин Троицкий. Честь — это как здоровье, ее нельзя придумать и притянуть к себе на канате… Кто с народом, кто любит людей, кто борется за народное счастье, у того всегда будет и честь… Решение вопроса чрезвычайно простое…»
Макаренко устами поручика Теплова очень точно определил суть понимания чести советским человеком. Тот, кто не стесняясь, считая это в порядке вещей, живет за счет или эксплуатации других, или за счет обслуживания эксплуататоров, в том числе и интеллектуального обслуживания, чести иметь не может — как бы он себя и окружающих ни уверял в обратном.
А вот теперь — о сталинских Судах чести.
ХОТЯ, пожалуй, перед этим надо сказать и еще кое-что…
Николай Байбаков, как и многие из его коллег по работе на высших этажах государственной власти, остался в истории страны фигурой неоднозначной. И в этом — вполне типичен. Родившись в 1911 году, он вступил в ряды ВКП(б) в 1939 году и в ноябре 1944 года, тридцати трех лет от роду, стал наркомом нефтяной промышленности СССР. Однако в сталинское деловое окружение плотно входил и до этого.
Уже в 90-е годы московский фотожурналист Дмитрий Чижков вспоминал при мне, как Байбаков рассказывал ему об одном ответственном сталинском поручении. В 1942 году Сталин направил Байбакова в Грозный для контроля нефтепромыслов. Немцы подходили к ним все ближе, и Сталин — по словам Байбакова — приказал тогда, чтобы нефтепромыслы врагу не достались целыми пи в коем случае. «Не взорвешь вовремя, расстреляю, — предупредил Байбакова Председатель Государственного Комитета Обороны. — Но если взорвешь раньше времени, тоже расстреляю».
Нефтепромыслов немцы не получили… Байбаков же вскоре стал наркомом. Подтверждение этого изустного рассказа я позднее нашел в документах, однако и без этого достоверность его у меня сомнений не вызывала.
И в этом эпизоде — как и во многих других крупных и мелких державных делах до войны, во время войны и после войны — Байбаков проявил себя достойно. А то, как он через десятилетия отозвался о Сталине, тоже достойно уважения.
И все же в словах Байбакова об отношении к указаниям Сталина усматривается одно показательное обстоятельство. Байбаков и слишком многие его сотоварищи по руководству наркоматами и министерствами, заводами и фронтами, республиками и областями воспринимали указания Сталина как указания Сталина. В то время как Сталин ожидал от них и не раз подчеркивал, что они должны и обязаны воспринимать указания Сталина как указания Родины!
В августе 1930 года Сталин в письме Шатуновскому, в самом его конце, заметил:
«…8) Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть. Это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте ее с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой…»
Впервые это письмо было опубликовано в 1951 году в 13-м томе Собрания сочинений Сталина, и я думаю, что Сталин поместил его туда не случайно.
Говорят о культе личности… Сталин был выдающейся личностью, и уже поэтому ни в каком культе его личности внутренне не нуждался. Иначе он не был бы личностью. Но не мог же он снимать с работы каждого редактора, чья газета грешила перебором по части употребления имени «Сталин». Тем более что Сталин всегда старался подчеркнуть, что воспринимает восторженные слова в его адрес не более как форму прославления страны, им создаваемой.
Даже бесталанный, а уж тем более талантливый художник всегда выражает дух своего времени, пусть порой и безотчетно. При этом дух времени хорошо выражается в песнях… Достаточно услышать песню со словами, скажем: «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…», чтобы узнать многое, если не всё, о времени, ее родившем… Как и о его «героях», его «лидерах»…
Вспомним слова выдающихся песен сталинской эпохи… «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!»… «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поёт о нас страна…»… «Лейся, песня, на просторе, не грусти, не плачь, жена, штурмовать далёко море посылает нас страна»…
Или вот такие песенные строки: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда отдаст приказ товарищ Сталин, и нас в атаку Родина пошлет!»
Или такие: «Артиллеристы, Сталин дал приказ… Артиллеристы, Родина за нас… Под грохот сотен батарей за слезы наших матерей, за нашу Родину, вперед, вперед!»
Приказ Сталина — это не его прихоть, каприз или личная воля. Приказ Сталина — это приказ Родины! Сталин раз за разом подчеркивал это словом и делом. Он порой говорил об этом прямо, порой действиями своими напоминал: вы служите не Сталину, а под руководством Сталина служите Советскому Союзу, как ему служит сам Сталин.