— Чего ты сердишься?— сделал удивленные глаза Горин.— Ведь я говорю: предположим такую версию, что старику почему-либо понадобилось убрать жену. Самому убирать нельзя, все равно докопаемся. Вот он и привлек трех дружков, приехавших из Сибири. Те дело сделали, а старик к тебе прибежал, истерику устроил. Причем это была настоящая истерика, а не розыгрыш. Старик очень любил свою жену, но вынужден был почему-то избавиться от нее. Почему? Пока не знаю. Но думаю, что найду и объяснения и доказательства.
«Все это очень похоже, на правду и все же это неправда»,— почти с отчаянием подумал Полозов, понимая, что сейчас отпечатки деревяшки за углом сеней для Горина вполне достаточная улика, чтоб немедленно же арестовать Данилу Романовича и предъявить ему обвинение в убийстве жены. Чувствуя, как в нем поднимается неприязнь к этому самоуверенному человеку, Иван все же заставил себя усилием воли стать таким же спокойным и ответить с ядовитой усмешкой:
— Ты, версия, не брякни эту чушь Даниле Романовичу. А то он тебя, как муху пришибет, да и мне влетит за твою глупость. Он мужик горячий, ему одной такой, как ты, версии для успокоения нервов может не хватить. Эх, ты, версия...— уколов еще раз напоследок Горина этим непонятным и, как ему показалось, очень обидным словом, Иван отвернулся от него и зашагал к домику. Но Горин догнал его и, снова взяв за руку, добродушно рассмеялся.
— Не сердись. Я тебя нарочно разыграл за твое определение «на дурака рассчитано». Все-таки я, ей-богу, не дурак и твоего Данилу Романовича ни в чем не подозреваю. Я ведь из гимназии на фронт сразу штабным писарем угодил, а потом из меня секретаря трибунала сделали. Так что научиться следы читать мне было не от кого. А ты что кончал?
— Четыре класса и три коридора церковноприходского,— все еще не остыв, хмуро ответил Полозов.
— Нет, серьезно?— допытывался Горин.— Хватит тебе сердиться.
— Да не сержусь я. А насчет школы правду сказал. Не учился я. Две зимы сторожихе из церковноприходского помогал полы мыть да печи топить, ну кое-чего и нахватался. А позднее двухмесячные курсы комсостава,— закончил Иван и покраснел. Ему вспомнилось, как он на этих курсах довел до столбняка преподавателя русского языка, написав в диктанте «у Тришки...» вместе, но при этом «у» и «т» старательно вывел заглавными. Придя в себя, преподаватель с трудом начертал за диктант тройку, опасливо косясь на именной маузер, висевший на боку Ивана.
Данило Романович, узнав, что преступники вчера чуть не весь день скрывались за его коровником, вскинул голову и недоверчиво взглянул на Горина.
— А не спутались вы? Неужели так было?
— Так, Данило Романович,— подтвердил Горин.
Когут долго молчал, орудуя рогачом у шестка. Наконец, всунув в протопившуюся печь чугунок с варевом, он поставил рогач и внимательно посмотрел на Ивана.
— Значит так и было?— не то спросил, не то подтвердил он.— Жаль выходит, что я вчера не заглянул за коровник. Я бы из них мешенюху для свиньи сделал.
— Но ведь их было трое,— напомнил Иван.— Они не дали бы вам и опомниться.
— Убили бы и все,— добавил Горин.
— Ну, убивать-то им меня не расчет,— зло бросил Когут и сразу же осекся.— Говорю, не вышло бы у них осилить. Я бы из них нащепал лучины.
Горин еще раз попытался добиться от Данилы Романовича дополнительных сведений, но безуспешно. Когут ничего больше не добавил и все время только жалел, что не заскочил вчера за коровник, «чтобы прищучить всю сволочню одним разом».
К полудню Горин ушел на станцию, чтобы первым же проходящим поездом уехать на Узловую. Бойцов Иван отослал в казарму и наконец-то смог остаться наедине с Когутом.
V 602-я не отвечает
Явно обрадованный уходом следователя, Данило Романович уговорил Ивана остаться пообедать. Наблюдая за Когутом, Иван видел, что, после того как увезли тело жены, старый партизан взял себя в руки. Но, отвечая на вопросы Горина и разговаривая с Иваном, он делал это словно механически, все время занятый какой-то мыслью.
Уселись обедать. На столе появилась бутылка, купленная еще Галей для выпивки после бани. Данило Романович по-сибирски разлил водку в большие граненые стаканы.
— Ну, за ваше...— поднял он свой стакан.
— Назло врагам!..— чокнулся с ним Полозов. Выпили и захрустели холодными с ледком пластинами квашеной капусты. Иван думал: «Начать спрашивать сейчас или отложить до приезда Могутченко?.» И решил: «Сейчас».
— Данило Романович, почему вы следователю не все рассказали?— начал Иван разговор, глядя в упор на Когута.
— Как это не все? Рассказал, как было,— ответил Когут, но вдруг смутился, отвел глаза и торопливо начал разливать остаток водки в стаканы.
— Нет, не все,— не спуская с него глаз, повторил Иван.— О том, кто у вас был в пятницу перед моим приходом, вы Горину ничего не сказали. А ведь надо было.
К удивлению Ивана, Данило Романович довольно спокойно отнесся к этому вопросу. Он хитровато, но с некоторой долей удивления взглянул на собеседника.
— Заметил, значит? Догадался.
— Догадался.
— Дым от курева подсказал?
— И дым, и наган в вашем кармане, и то, что вы суетились не в меру, и Галя была необычная, встревоженная.
— Зорок,— определил Когут.— А я, старый дурак, думал, что провел тебя.
— О тех, кто приходил, нужно было сказать следователю,— повторил свою мысль Иван.
— Нельзя,— просто и суховато отрезал Когут.
— Почему?
— Потому что он следователь. Через бумаги узнать правду хочет. Тут не расследовать, тут воевать надо. Бить!
— Да, мне тоже сдается, что бить придется,— согласился Иван, сам не замечая, что заговорил интонациями Могутченко.— Вот если бы в пятницу сказали мне об этом, может быть, обошлось бы без боя.
— Чего ж ты сам-то не спросил тогда?— глухо спросил Когут и нахмурился.
— Видел, что вы встревожены и Гале не по себе,— проговорил Иван и сразу же пожалел. Лицо Когута снова стало чернеть, как в то время, когда он нес тело Гали, но Данило Романович вновь пересилил себя.
— Я тебе все расскажу, Ванюша,— по-прежнему глухо и не глядя на Полозова, заговорил он, впервые назвав Ивана просто по имени.— Теперь мне ничего не страшно. Дай срок, сегодня же расскажу. А ты уж сам все Могутченко объяснишь. Теперь вижу, одному мне не выстоять. Вот обряжу скотину, сделаю обход, провожу четырехчасовой на Москву и тогда поговорим. Долгий разговор у нас будет. Потому не спешу, но и откладывать не желаю.
Не прибирая со стола, Данило Романович встал, оделся и, захватив два ведра с пойлом для коровы, ушел в хлев.
Полозов долго ждал его возвращения. Позвонили из казармы и сообщили, что на станцию едет Могутченко.
— Пришлите дрезину!— приказал Полозов и, быстро одевшись, вышел на крыльцо. Данилы Романовича во дворе не было. Иван направился к коровнику. Неожиданно до его слуха донеслось что-то похожее не то на стон, не то на мычание. Стараясь ступать неслышно, Иван подошел к полуоткрытой двери хлева. Данило Романович стоял, обхватив руками столб, поддерживавший крышу хлева. Зажав в зубах снятый с головы треух, он бился виском о столб и глухо стонал. Иван тихо отошел, вернулся на крыльцо и оттуда окрикнул Когута. Не сразу появился в проеме дверей хлева Данило Романович, а когда появился, то, не выходя на свет, хрипло сказал:
— Я скоро, Ванюша. Кончаю уже.
— Мне придется уйти на часик-полтора.
— Конечно, иди. Приходи сразу после четырехчасового.
— Обязательно. Я вместе с Могутченко приду.