Но сейчас, когда ему стукнуло тридцать, он выиграл и этот бой. После двухлетнего владения гаражом он твердо стоял на земле, что означало хорошие отношения с банком и регулярную выплату ссуды. Любой банкир в Брюсселе был бы рад ссудить его деньгами, но он больше никогда не собирался их брать. Бернару нравилось быть богатым, но жил он не ради того, чтобы становиться все богаче и богаче. Он жил ради того дня, когда сможет послать их всех к черту.
В жизни у него было одно большое разочарование. Леони оказалась слишком кроткой, слишком тихой для общества, которое доставляло ему удовольствие. Она терпеть не могла гоночные машины, боксерские матчи, петушиные бои и велогонки. А сейчас, к тому же, она была и слишком грустна. Это подавляло. Он искренне ее любил, искренне дрался ради нее и искренне старался изо всех сил сделать ее счастливой.
Она была хорошей девушкой — верной, доброй, нежной. В двадцать лет она была удивительно хороша собой, и он дико ею гордился. Бледная чистая кожа, очаровательные пепельные волосы, чудесные синие глаза. Ее застенчивые манеры были необычайно привлекательны. Но к двадцати восьми годам она совершенно поблекла, как плохо засушенный альпийский цветок. Она выглядела анемичной, ее тело слишком худое, грудь слишком плоская, руки и ноги слишком костлявые. Она кашляла всю зиму, а двое детей измотали ее. Любить ее было трудно. Ни характера, ни жизнеспособности, ни малейшего умения быть хозяйкой положения, — она как будто родилась для того, чтобы ею помыкали. Ее пугали и отталкивали друзья Бернара. Она испытывала отвращение к ночным клубам и отказывалась танцевать с кем-нибудь, кроме него. Кино вызывало у нее головную боль; платья и прически наводили тоску, — и не удивительно — даже лучший костюм висел словно тряпка на ее тощей спине.
Бернар был добр с нею и терпелив, он все еще любил ее, но она вызывала скуку. Когда выяснилось, что у нее запущенная форма туберкулеза, и ее отправили в Давос, он не мог не испытывать облегчения, хотя был слишком хорошим человеком, чтобы почувствовать себя счастливым. Он переспал с вереницей продавщиц и машинисток, которые не доставили ему никакого удовольствия, — ничего, кроме известного пренебрежения и скуки. Теперь он стал королем. Гараж был его королевством, и он взошел на престол. Он искал королеву; ни одна из этих дрянных девчонок не была рождена для того, чтобы стать королевой. Кухонные девки — вот кем они были и навсегда останутся.
Когда перед ним возникла Люсьена, она показалась ему привлекательной, но не вызвала никакого интереса. Леди. Он боялся леди и не верил им. Когда он был боксером, ему приходилось раз или два иметь дело с богатыми женщинами — ужасно… Немного смущенный, он заговорил слишком суетливо.
— Чем можем служить вам, мадмуазель? Спортивную машину? У меня есть «Фасель Вега» — мечта! Обучение езде бесплатно, первый год страховки — бесплатно…
Люсьена улыбнулась — широкая, надменная улыбка.
— Нет, спасибо. Я пришла просить работу.
Он не мог поверить своим ушам.
— Вы?! Я действительно держу бухгалтера, секретаршу, телефонистку… Но почему вы пришли ко мне?
— Нет. Работу у бензоколонки или в мастерской.
— Вы смеетесь.
Он подумал — слишком поздно, — что так не разговаривают с дамами, но он был сбит с толку и чувствовал себя неловко.
— Я пришла не потому, что мне нравится здешний пейзаж. Я говорю серьезно.
— Серьезно… Тогда нам лучше перейти сюда. — Испытывая любопытство, он провел ее в контору. — Садитесь, мадмуазель.
— Я предпочитаю стоять.
— Как вам будет угодно, — сказал он растерянно. Он сел за свой стол; это несколько восстановило его равновесие. — Как бы это сказать… На вид вы не особенно подходите…
— Думаю, нет. Но разве это не может послужить на пользу делу?
Он поразмыслил над этим.
— Да, может. Но работа довольно тяжелая. И к тому же грязная.
— Я не люблю канцелярской работы. Не переношу бумаг и улыбок из-за стола. Ненавижу лавки с их зловонием. Я сильная и здоровая, и я не глупа. И я не собираюсь отвлекать ребят от работы. Ни бедер, ни ресниц.