— Я задержала сальдо, но Джонни еще не проверил.
— Проверит, не беспокойтесь. — Он выудил из пачки три или четыре стофранковых бумажки и сунул их, прихлопнув, в ее ладонь. — Это дополнительно, детка. Вы действительно поработали сегодня. Поэтому, мы спишем их прежде, чем их сочтут, без налога.
— Благодарю.
Он видел, что она польщена его похвалой.
— Мы заслужили стакан пива, я полагаю. Или сперва душ?
— Душ. Я сама себе противна.
— Ладно, приходите в контору, когда будете готовы.
Она счастливо улыбалась, проходя через дверь, в бумажных брюках и пляжной рубашке; влажные волосы еще прилипали к шее. Она зевнула, показав ослепительные зубы пантеры. Он разлил пиво.
— Я привык к этому — господи, мне-то уж пора привыкнуть, — но сегодня нас здорово измочалили. В эти праздники требуются шесть пар рук.
— Вот теперь я в полном порядке. — Она отпила полстакана и с удовольствием пошевелила пальцами ног.
— Собираетесь пойти домой и что-нибудь приготовить поесть? — спросил он, доливая стакан.
Она выпила, вздохнула и выразила на лице отвращение к подобной идее:
— Холодное мясо и салат, когда могу подвигнуть себя на это.
— Что вы делаете, когда вы дома? Слушаете радио, пластинки?
— У меня нет ни радио, ни пластинок. Читаю, обычно.
— Картофельный салат — изрядная мерзость после такого дня. Мало радости.
— Переживу.
— О, не думайте, что я живу намного лучше. Но у меня есть идея. Давайте, не переодеваясь, возьмем машину и поедем подышать свежим воздухом, хоть разок сами. Почему другие получают все удовольствия? Мы сможем поесть позже, где-нибудь на побережье, может быть.
Она взглянула на него, неопределенно улыбаясь, почти выражая согласие. От усталости у нее были синяки под глазами.
— Это мысль. Свежий воздух был бы приятен. А что потом?
Ее глаза рассеянно остановились на его лице, на его глазах.
— О, я не знаю. Не будем гадать. Казино сейчас слишком забиты, там неудобно. Придумаю, куда пойти, и выклянчу у них столик. Поедем, куда глаза глядят, а по пути придумаем. Я слишком сейчас устал, чтоб думать.
Наступило молчание. Она все еще изучала его, но уже не так рассеянно.
— Бернар, вы спеклись, — заявила она внезапно.
— А?
— Спеклись. Ваши глаза стали совсем влажными. Могу сообщить вам весь репертуар, я его знаю. Поесть моллюсков на побережье — это быстро восстанавливает силы. Но моллюски вызывают жажду, а потому — побольше этого хорошего белого вина, ведь оно и вправду совсем не крепкое. Затем снова в путь, потому что темнота, и фонари так красивы, и свежий воздух прогонит сонливость. Гнать надо очень быстро — сто пятьдесят в час делают девушку совершенно резиновой. Потом — деревенский отель, где вас знают и устроят нас, ведь уже слишком поздно и слишком хлопотно добираться до города.
«Откуда она знает? Мистика». — Но он продолжал игру:
— Может, лучше подождем и увидим?
— Ваши глаза совсем влажные, — повторила она.
Он не знал, что сказать. Встал, чтобы скрыть неловкость и помешать ей смотреть ему в глаза.
— Еще пива? — Она покачала головой, все еще держа в руках пустой стакан, забыв о нем. — А я выпью.
Он опорожнил стакан. Пиво шипело и бродило у него в голове. Он не знал, как спасти положение и довести игру до конца. Она нарушила притворство, он должен быть также искренен. Он наклонился к ней и оперся о ручку кресла, туманно улыбаясь:
— Вы — одна на миллион, Люси.
Звон бокала по краю стола; ее рука взметнулась вверх и ужалила его. Его реакция была слишком медленной и неуверенной, как будто он раздумывал, что делать. Боль но едва ли он ее чувствовал. Ощущение влаги на челюсти заставило его приложиться к ней рукою. Что вызывало ужас — так это ее лицо; ее глаза смотрели на него, как холодное дуло пистолета. Он вытер челюсть рукой и смотрел глупо, обливаясь кровью.
— Вы порезали мне лицо.
— Да. — Все еще держа стакан, словно кинжал. — Вы хотели меня съесть.
— Но, господи, девушка, вы же могли попасть мне в глаз.
— Да. Простите. Если б в нем было пиво, я бы только выплеснула его; вы меня вынудили. — Внезапно она начала кричать, вне себя от гнева, раскаяния, горечи, изнеможения: — Я этого не приемлю, этого мне не нужно. Я никому не дам проглотить себя. Я никому не позволю со мной играть! — Она сделала усилие, тяжело вздохнула и перестала кричать и плакать. — Простите, я сделала вам больно. Вы нравитесь мне, я не сержусь на вас, я потеряла голову.