И головные боли у нее были не от этого. Боль приходила и уходила. Бренди спасало ее от боли. По-моему, она только раз болела с тех пор, как покинула труппу. Она написала мне об этом в письме, оно у меня по-прежнему хранится. Это письмо без даты, но в него была вложена вырезка из газеты, не помню, за какое число, октябрь 1852 года. Там число было оторвано. А канат она бросила после того, как упала. Это все из-за нервов. Она не была пьяной. Не пила она. Нервы сдали. Сверху, с люстры, на нее упала капля, и Лотти испугалась, вот и все. У нее была сильно повреждена одна ступня, что-то со связками, и врачи в госпитале сказали, что больше ей по проволоке ходить нельзя. Два месяца лечилась. Когда она вышла из больницы, цирк наш накрылся. Труппу распустили, за исключением ее, меня, мистера Роджерса и еще джентльмена, исполнявшего комические номера. Мистером Роджерсом был синьор Леопольдо. Он организовал мюзик-холл. Думаю, в Ливерпуле. Пригласил двух певцов, даму и джентльмена. Каждый вечер мистер Роджерс устраивал небольшой сеанс гипноза, и объектом его была Лотти. Она на этот счет была очень смышленая. Конечно, на самом деле она не засыпала. А однажды она в середине сеанса „очнулась“. Хозяин очень разозлился. Она попыталась продолжить, но лишилась чувств, и пришлось ее уносить. Она говорила, что ее отнес один господин из публики. На другой день он явился и забрал ее. Дал синьору 50 фунтов. Это был барон Р** — мне Лотти объяснила. Она мне писала несколько раз. У меня ее письма хранятся, только они по краям потертые. Это оттого, что я их у себя в кармане носила. Не думаю, что она ушла от барона, хотя — кто знает? Последнее письмо от нее, что я получила, было отправлено из его дома. Это было на первой неделе ноября 1854 года, оно ко мне в Плимут пришло. Я там всего неделю пробыла, а потом в Дублин отправилась, в представлении участвовать. Она сообщала, что собирается замуж, но пока не должна мне называть имя жениха. С тех пор от нее нет вестей. Я ей писала несколько раз, но мои письма обратно возвращались. Понятия не имею, за кого она вышла. Не мог это быть барон, он ей очень не нравился. Она с ним оставалась потому, что он платил хорошо. Может, по этой причине, а может, потому, что не могла ему противиться. Она говорила, барон ее действительно гипнотизировал, и она могла видеть во сне. Как жена она с бароном не жила, только как медиум, иначе она бы мне рассказала. Я в этом вполне уверена. Не сомневаюсь я в том, что между ней и бароном не было никаких иных отношений. Конечно, я не могу поклясться, что она за него замуж не выходила, но это вряд ли. С какой стати, если он был ей так неприятен? Всё это правда. А синьор Леопольдо, я думаю, сейчас где-нибудь за границей.
(Подпись) Джулия Кларк, она же Жюли.
Зачитано и подписано свидетельницей в присутствии Уильяма Бертона, мирового судьи.
2 августа 1857».
4. Свидетельство Леопольде
N. В. Данные показания были получены с определенными трудностями, лишь после твердого обещания исключить всякую возможность судебного разбирательства с учетом взаимоотношений свидетеля с девицей Розали, она же Анжелина Фитц Юсташ, она же «Маленькое Чудо», она же Карлотта Браун. В показаниях зафиксировано следующее:
«Синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч., свидетельствует свое почтение Р. Хендерсону, эсквайру, и исходя из верности утверждения „что сделано, то сделано“, имеет честь предоставить необходимую информацию, уповая на то, что данные ему обещания будут сдержаны, и ожидания на сей предмет оправдаются, что „не используют во зло мою простую правду“.
Сэр, ваш покорный слуга
(Подпись) Томас Роджерс».
«Показания синьора Леопольдо, трагика; профессора фехтования и ораторского искусства; наездника, гимнаста и канатоходца; владельца и управляющего Большого Олимпийского цирка и проч., и проч., и проч.
Я, синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч., настоящим свидетельствую и заявляю, что девица по имени Карлотта Браун, более известная всем как Маленькое Чудо, поступила в мою прославленную труппу „Олимпиан“ в июле месяце 1837 года, в Льюесе, графство Сассекс, где наш прославленный цирк в то время весьма успешно гастролировал. И настоящим я желаю присягнуть и засвидетельствовать тот факт, что я, означенный синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч. совершил выплату суммы в пять фунтов некоему лицу или лицам, претендующим на родительские права в отношении означенной Карлотты Браун, известной как Маленькое Чудо и поступившей ко мне на службу. Вышеупомянутые лица являлись выходцами племени, или племен, известных как цыгане или египтяне. Желаю также присягнуть и засвидетельствовать, что я, синьор Леопольдо, трагик и проч., и проч., и проч. не могу утверждать, была ли означенная Карлотта Браун, известная как Маленькое Чудо, в самом деле дочерью лица или лиц — цыганки или цыган, упомянутых мною выше, а также то, что имя ее действительно Карлотта Браун, равно как и прочие зафиксированные и засвидетельствованные детали. Знаю лишь, что на ее белье имелись инициалы К. Б., что позволяет говорить об их соответствии имени Карлотта Браун.
Заверено и скреплено печатью четвертого дня января месяца года одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого от Рождества Христова.
(Подпись) Томас Роджерс».
5. Свидетельство Эдварда Морриса, клерка Отдела завещаний в «Докторе Коммонс»
«Меня зовут Эдвард Моррис, я работаю клерком в „Докторе Коммонс“. Моя обязанность состоит в том, чтобы помогать клиентам найти нужное им завещание из числа тех, что хранятся в нашей конторе. 14 октября 1854 года к нам явился барон Р**, его интересовали несколько завещаний. Одним из этих документов было завещание мистера Уилсона, копия которого прилагается. Этот документ мне запомнился особенно, поскольку из-за него у меня возник конфликт с бароном. Последний желал сделать копии некоторых фрагментов этого завещания, на что я заметил, что это не разрешается — можно лишь зафиксировать дату и имена душеприказчиков. Барон продолжал настаивать, и я сказал ему, что мне необходимо доложить об этой ситуации. Он засмеялся, сказав, что не видит в этом необходимости. Барон похлопал себя по лбу и заметил, что может сделать для себя пометки здесь, на месте. Он перечитал интересующее его завещание два или три раза, а затем вернул его мне. „А теперь смотрите, друг мой“, — он вновь рассмеялся и предложил мне следить по тексту, зачитывая наизусть несколько страниц из интересующего его документа. Не переставая смеяться, он поинтересовался, можно ли теперь сделать копию. Мой ответ был отрицательным, а барон, то и дело посмеиваясь, стал делать пометки в своей записной книжке. Я был раздражен; отчасти из-за его смеха, отчасти потому, что я тратил на него свое время и не мог отлучиться. Впереди у меня был недельный отпуск — я собирался на остров Уайт навестить свою тетушку. В тот вечер я намерен был уехать, так как следующий день был моим днем рождения. Из-за барона я опоздал на поезд, а поскольку следующий день был воскресеньем, я попадал туда только вечером. Вот почему я запомнил эту дату. По поводу года у меня тоже нет сомнений: тетушка моя уехала на остров Уайт в ноябре, а скончалась она весной 1855 года. Я совершенно уверен, что это был барон. Я узнал бы его всюду. Он человек невысокий, плотного телосложения, краснолицый, со светлыми волосами рыжеватого оттенка. У него большие жирные ручищи, белые и холеные, и огромная голова. Одет он был во все черное, носил крупные очки с голубоватыми стеклами. Полагаю, вовсе не по причине слабого зрения. Мне запомнилось, что, когда он снял эти очки, я был поражен его взглядом. Мне трудно описать его на редкость необычные глаза — огромные и пронзительно яркие. Не могу утверждать с уверенностью, какого они цвета, я не очень всматривался, но, пожалуй, глаза у него были очень темные, почти черные. Кроме того, что его взгляд вызывает чувство дискомфорта, ничего прибавить на сей предмет не могу. В тот день, когда я спросил его имя, я вспомнил, что видел его прежде, на сеансе гипноза».