...А Громыко через полчаса снова позвонил. Напрасно я убеждал его, что это просто юмор, что заметка стилизована под язык мидовских документов. Министр стоял на своем. Он позвонил и Чаковскому. Пришлось принести извинения неизвестно за что.
Но это пустяк. Куда хуже бывало, когда ЦК - не напрямую, а руками цензора снимал с полосы неординарные материалы. Случалось такое нечасто, но случалось.
В "Правде" появилось небывалое траурное сообщение: ЦК и Совет Министров выражали соболезнование родным и близким работников Минского радиозавода, погибших при взрыве. "Небывалость" заключалась в том, что обычно землетрясения, пожары, взрывы и другие чрезвычайные происшествия печатью замалчивались - при социализме все должно было быть спокойненько. А тут напечатала "Правда"!
Естественно, я тут же командировал в Минск нашего специального корреспондента писателя Александра Борина. Он прекрасно справился с заданием и написал острую статью размером в целую полосу о причинах взрыва, халатности и безответственности проектировщиков, главным образом по вине которых и взорвался цех. Понимая, что цензура так вот просто не пропустит статью, я позвонил в Минск и попросил первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии, замечательного руководителя и человека Петра Мироновича Машерова прочитать материал. Тот все одобрил.
Но не тут-то было. Главлит - цензура - статью не пропустил, поскольку против ее публикации грудью встал Отдел оборонной промышленности ЦК. Зав. отделом Сербин посчитал, что статья бросает тень на всю оборонную промышленность страны. Напрасно я несколько раз звонил секретарю ЦК Д.Ф. Устинову, напрасно ссылался на мнение Машерова.
- Вот пусть белорусские газеты и печатают ваш материал, - заявил Устинов.
Да, до плюрализма было еще далеко...
Лишь спустя много лет, во времена перестройки и гласности, "Литературная газета" все же опубликовала статью А. Борина, изложив ее предысторию.
И еще об одной статье Рубинова. Называлась она "Телефон доверия". Анатолий Захарович побывал в командировке в Польше. В Варшаве и Кракове его ознакомили с работой "телефона доверия", по которому звонили люди, доведенные до отчаяния, до грани самоубийства, а в ответ слышали успокаивающие, добрые слова. В Советском Союзе не публиковалась официальная статистика самоубийств, хотя число людей, решивших покончить с жизнью, всегда было немалым. Изучив польский опыт, Рубинов предложил ввести "телефон доверия" и у нас.
Бдительная цензура обратилась за указаниями в ЦК. Там ответили, что все это выдумки католической церкви, а у нас нет нужды в таком телефоне. Два года бился Рубинов вместе с редакцией, доказывая нашу правоту, два года! И "телефон доверия" был установлен, причем в нескольких городах. Сейчас это кажется нормальным и естественным, а тогда...
Тот же Рубинов первым попытался ввести "службу знакомств" и публиковать брачные объявления. Это была весьма острая проблема, учитывая неблагоприятную демографическую обстановку в ряде регионов. Но публикация в "Литгазете" тут же вызвала грозный окрик "Правды" под рубрикой "Из последней почты", где утверждалось, что советскому народу с его высокой моралью электронные свахи не нужны. Надо ли говорить, что брачные объявления теперь вошли в наш быт. А в те годы сколько было издевок по поводу этой публикации Рубинова!
Литература в "Литературке"
Конечно, наиболее сложным и опасным "субъектом" новой "ЛГ" была художественная литература. Курировал первую тетрадку, где печатались статьи критиков, рецензии на новые книги и на публикации в "толстых" журналах, на спектакли и кинофильмы, заместитель главного редактора Евгений Алексеевич Кривицкий. Безгранично преданный литературе, он был искренне убежден, что все остальные, особенно я, спят и видят, как бы отобрать у нее газетную площадь и отдать внутренним отделам. Он был своеобразным человеком. Честный, порядочный, бескорыстный, но мнительный, подозрительный, Кривицкий не терпел газетных новаций. "Сверхзадачей" его было никого не подпускать к первой тетрадке, где он хотел царить единолично, отстаивая, как он их понимал, интересы многонациональной советской литературы. С ним у меня вечно возникали споры, и Чаковский, как правило, поддерживал мою точку зрения.
В те годы в разгаре была "война алой и белой розы" - журнала "Октябрь" во главе с прозаиком Всеволодом Кочетовым и журнала "Новый мир", возглавляемого выдающимся поэтом Александром Твардовским. К "Октябрю" примыкали журналы "Москва" (Михаил Алексеев), "Наш современник" (Сергей Викулов), "Огонек" (Анатолий Софронов). Тогда они считались "правыми" и без разбора печатали произведения, часто второсортные, своих сторонников, с пеной у рта нападая на публикации "Нового мира".
"Новомирцы" держали марку: вокруг них объединились самые талантливые, по терминологии тех лет "левые либералы". Полемика между двумя лагерями велась постоянно, и "Литературная газета" тоже встревала в бой. Наши симпатии были скорее на стороне "Нового мира", но Чаковский с Кривицким - тут они объединялись - стремились во что бы то ни стало соблюдать так называемый "баланс".
Принцип "свой - чужой" определял литературную политику журналов. Считалось, что "правые" с их почвенническими идеями защищают социализм, "нетленные ценности русского духа", а "левые" - наоборот, подрывают устои социализма, ориентируются на Запад, на западную культуру.
Понятно, что симпатии ЦК и его Отдела культуры были "прооктябристскими", но люди, управлявшие литературой, - уже упоминавшийся Ю.С. Мелентьев, А.А. Беляев - все-таки вынуждены были считаться с властителями дум - "новомирцами", с талантами, не объявленными еще, как в наше время, национальным достоянием, но уже тогда во многом определявшими взгляды значительной части интеллигенции, особенно молодежи.
Не желая прослыть ретроградом, Чаковский время от времени предоставлял им место на страницах газеты, но тут же вступал в действие принцип "баланса": если в этом номере печатались "левые", то в следующем непременно надо было дать "правых". И наоборот. Особенно остро шла борьба вокруг седьмой полосы прозы и поэзии. Здесь постоянно сталкивались интересы двух лагерей. Побеждали обычно "левые", они были просто талантливее. Но пролезали на 7-ю и А. Софронов, С. Бабаевский, С. Куняев...
В ЦК внимательно читали наши материалы. Никогда не забуду, как рано утром позвонил мне домой П.Н. Демичев - это был один-единственный такой случай.
- Мы зачем послали вас в "Литгазету"?! Чтобы вы расхваливали сомнительные романы?!
Речь шла о рецензии на роман Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита". Не помню, как я пытался оправдываться, но секретарь ЦК продолжал мне выговаривать, упрекать в неправильной литературной политике.
Вспоминается еще один разговор с секретарем ЦК. Отдел культуры и Союз писателей как-то "спустили" нам список литераторов, имена которых не должны были появляться на страницах газеты со знаком "плюс". Список - в него попали все "инакомыслящие" - был составлен явно с подачи КГБ. Я позвонил Демичеву и буквально возопил:
- Петр Нилович! Это же цвет нашей литературы, все они - авторы "Литгазеты", и без них нам некого печатать...
- Не знаю я ни о каком списке, - спокойно ответил Демичев. Он явно не лгал. - Запомните: мы не против людей, а против неверных идей.
Вот эту формулировку редакция и выставляла как щит, когда на нас "наезжали" цензура и КГБ. Я ссылался на указание секретаря ЦК, и это действовало.
Конечно, на черном счету "Литгазеты" немало выступлений, которых я сейчас стыжусь: против "Нового мира", против Солженицына, Галича, Синявского, Даниэля, Буковского, международного ПЕН-клуба... Писал такие "отповеди" часто сам Чаковский, у него было ловкое и циничное перо. Потом Кривицкий ехал с редакционным текстом в ЦК, к Альберту Беляеву, или в Союз писателей, к секретарю правления Юрию Верченко, человеку консервативных взглядов, но порядочному, доброжелательному, знавшему толк в людях. Там статья отшлифовывалась, "утрясалась", "заострялась" или "притуплялась" в зависимости от момента. Никаких личных оскорблений, как правило, не допускалось.