Сейчас, одиннадцать лет спустя после того, как Таль утратил титул чемпиона мира, вся эта окружавшая Таля атмосфера необычности кажется нереальной, выдуманной. «А был ли мальчик?» Было ли все это — тысячные толпы восторженных болельщиков у Театра имени Пушкина, где Таль в матче на первенство мира одолел Ботвинника, первые места молодого шахматиста в чемпионатах СССР, в крупнейших международных турнирах, эффектные партии, где в жертву приносилось по нескольку фигур, споры до хрипоты по поводу того, а корректны, правильны ли эти жертвы?
По свойственной людям привычке в своих рассуждениях о прошлом исходить во многом от конечного результата кое-кому, наверное, теперь кажется, что ничего необычного в чемпионской карьере и творческой манере Таля не было. Даже Александр Кобленц, долгие годы опекавший Таля в качестве тренера (и секунданта на обоих матчах с Ботвинником), и тот в книге «Дорогами шахматных сражений» прямо заявляет: «Никакой „загадки Таля“ не существовало и не существует».
Мы попробуем это мнение опровергнуть. Действительно, в нестройном и шумном хоре апологетов Таля и скептиков, не принимавших его стиль, как-то затерялись голоса тех, кто утверждал, что главное в игре Таля — не демоническое, а жизнерадостное, оптимистическое начало, что, если не бояться сравнений, он в шахматах скорее не Паганини, а Моцарт. Да, в игре молодого Таля было что-то роковое, в его партиях всегда ощущалось обжигающее дыхание опасности, нависшей над обоими партнерами (заметьте — над обоими!), а комбинации Таля говорили о его дьявольской интуиции, о колдовском умении видеть «сквозь стену». Но ведь каждая комбинация, каждая атака Таля была продиктована и пронизана глубочайшим оптимизмом, неколебимой верой в неисчерпаемые возможности шахматного искусства, в силу творческого духа!
Долго не утихавшие споры вокруг Таля отражали то ироническое, недоверчивое отношение, которое всегда вызывают у некоторой части современников новые идеи, новый стиль. Таль самолично давал поводы для скепсиса. Множество его комбинаций, успешно завершавшихся за доской, находили потом опровержение. И хотя партия, представляющая собой ограниченное во времени и насыщенное психологическими мотивами столкновение двух интеллектов, двух характеров, — не этюд, где опровержение авторского замысла сводит ценность этого произведения на нет, партии Таля — на том основании, что комбинации его некорректны, — признавались авантюрными, не отвечавшими строгим нормам шахматного искусства.
Скептицизм, неверие в правомерность творческой манеры Таля упрямо следовали за ним даже в его самых победных походах.
В 1954 году Миша Таль, выиграв матч у Владимира Сайгина, стал в восемнадцать лет мастером. У многих, кто не видел партий матча, столь раннее (для тех времен) посвящение в рыцари вызвало сомнение. А ведь Сайгин относился отнюдь не к слабейшим нашим мастерам и победа над ним могла считаться вполне достаточным основанием для присуждения такого звания. Правда, еще несколько лет до того поговаривали, что, дескать, живет в Риге талантливый мальчик, который подает большие надежды, но все равно — первый успех Таля был взят под сомнение. Запомните эту ситуацию: она повторится не раз. Таль станет одерживать одну победу за другой, а знатоки будут только недоверчиво пожимать плечами.
Спустя два года Миша Таль выступил в XXIII чемпионате страны и набрал всего на очко меньше, чем победители турнира — Тайманов, Авербах и Спасский. Для дебютанта — великолепный результат, не правда ли? Еще важнее другое — уже тогда Таль обнаружил силу и своеобразие своего стиля, который быстро завербовал ему многочисленных поклонников.
Вот, например, что писали о нем после турнира: «Отличительной чертой творчества Таля является его безграничный оптимизм. Он играет быстро, порывисто, отдается полностью своему вдохновению, которое у него полноценно, и снабжает его великолепной тактической зоркостью.
Даже в совершенно безнадежных положениях Таль не перестает верить в свою удачу, утомляет противников изворотливостью в защите».
Казалось бы, оценка более чем лестная, не так ли? Но погодите, дальше следует оговорка: