Но вот солнце склонилось за реку за сиреневую зубчатую полоску далеких гор. Чулак, розовая заря отразилась в воде, на темном небе загорелись луна и первые звезды. С тихой проточки, возле которой был разбит бивак, раздались первые трели травяной лягушки, и вскоре громкое нестройное кваканье разнеслось над тугаями. Сразу же замолкли соловьи, затихли камышевки. Неожиданно и по-особенному крикнул фазан, ему сразу со всех сторон откликнулось все фазанье население большого тугая. Странная перекличка длилась не более десяти секунд и замолкла.
В эту ночь плохо спалось. Раздражали неумолчные лягушки.
Прислушавшись, я заметил, что пение их было похоже на сложный и длительный переговор. Короткие нотки перемежались с длинными музыкальными фразами, и они не были одинаковыми, а носили разнообразный звуковой оттенок. Интереснее же всего было то, что, несмотря на многочисленность участников хора, наступало дружное молчание на короткое мгновение почти с равными промежутками. Кваканье обитательниц тихой проточки было не таким простым, как казалось с первого раза. В нем чудилась определенная система, отработанная тысячелетиями жизни и передававшаяся от поколения к поколению. Наверное, концерты лягушек, к которым мы настолько привыкли, что перестали обращать на них внимание, сложнейшая сигнализация, разгадав которую, можно было бы прикоснуться и к многим тайнам жизни этих пучеглазых созданий.
Ночь тянулась мучительно долго. Иногда раздавался тонкий писк.
Иногда нудно звенел комар, невесть каким путем забравшийся в полог. На песчаной косе пел одинокий сверчок.
Исчез месяц. Еще раз устроили перекличку фазаны. Крикнула спросонья кукушка. Соловьи молчали…
К трем часам ночи хор лягушек стал постепенно слабеть, лишь отдельные солисты подавали голоса. Вскоре лягушки замолкли, и как только воцарилась тишина, будто ее дождавшись, громко и вдохновенно запели соловьи. Теперь им уже никто не мешал. До самого рассвета они пели на все лады.
Итак, выступление певцов будто совершалось по заранее установившейся и строгой программе.[1]
Долгой бессонной ночью мне вспомнились аналогичные случаи и среди насекомых, наблюдавшиеся во время многочисленных путешествий.
В солончаковой низинке, вблизи Курдайского перевала, на сочной зелени у зарослей тростника завели несложную перекличку кобылки Chortippus apricarius. Мирное стрекотание неслось со всех сторон. Всюду виднелись и сами музыканты, старательно работающие своими смычками. Но вот налетел ветер, пригнулись, зашуршали высокие тростники и все хортиппусы, будто по команде, замолкли на полуфразе, остановили свои инструменты, оборвали песни. Затих ветер, и снова полился многоголосый хор. И так много раз.
Поведение кобылок, в общем, было понятным. Зачем петь попусту, когда шумит тростник? Все равно никто не услышит…
На большом солончаке у песчаных холмов вблизи реки Или настоящее царство солончаковых сверчков. С ранней весны они завладели всем солончаком, и дружная громкая песня их неслась с сумерек до самого рассвета. Но наступило лето, вода ушла из низинки, рядом с солончаком образовалось болотце, и из него понеслась оглушительная песня лягушек. Их громкое пение заставило замолчать сверчков. Прошла неделя, сверчки переселились от шумного болотца в сторону, скопились на другом, противоположном краю солончака, и здесь их трели уже не смолкали до самой осени. Два хора — лягушачий и сверчковый не могли исполнять свои произведения вместе…
На северном и диком берегу Балхаша царит жаркое солнце. Полыхает жаром и пустыня. Сверкает изумрудной синевой величавое озеро. Все живое попряталось в тень, залезло под кустики, забралось в норы. Только цикадам жара нипочем. Они будто ей даже рады и, забравшись на куст саксаула, завели свои безобразно скрипучие и громкие песни.
Но вот всколыхнулась синева озера, покрылась белыми барашками, и покатились одна за другой гряды волн на берег. Озеро очнулось от сна, загрохотало прибоем. И сразу замолкли цикады. Разве в таком шуме можно распевать песни!
Шторм продолжался несколько часов. Когда же солнце стало клониться к горизонту, ветер угомонился, постепенно затих прибой, цикады будто очнулись, заорали во всю мощь своих цимбал. Только не на долго. Вскоре солнце зашло за горизонт, прочертив по воде огненную дорожку, похолодало, и цикады замолкли. Не в их обычае распевать вечерами, и без того концерт был начат слишком поздно.
Когда потемнело и от озера повеяло прохладой, из прибрежных кустиков раздалась скрипучая песенка кузнечика зичии, ей откликнулась другая, и завели свои долгие концерты эти странные пустынные музыканты.
1
Это много раз мною проверенное наблюдение над лягушками и соловьями. Я как-то рассказал, задолго до публикации этого очерка, писателю М. Звереву который и написал о нем в одном из своих рассказов.