— Что, опять я? — возмутился муж.
Ему никто не ответил — милиционеры уже выскочили из квартиры. А в дверь вместо них влетела… дочь предполагаемой жертвы, та самая, которая охаживала ее доскою. А за нею… А за нею рысью мчалась покойница-старушка с окровавленной головой и приговаривала:
— Родную мать убить захотела? Сейчас я тебе устрою… я тебя саму убью, гадюка ты паршивая!
В руках у старушки была обломанная с одного края доска. Похоже, та самая, которой пытались убить ее… А на площадке замерли милиционеры вместе с врачом и санитарами наконец-то прибывшей «Скорой», в изумлении следившие за внезапно воскресшей жертвой преступления.
Все хорошо, что хорошо кончается. Выяснив у бабули, что покушалась на ее жизнь родимая доченька, с которой они сами разберутся, а никакой не сосед, милиция плюнула и удалилась. Посулив на прощание, что больше никогда на наш этаж не приедет — «хоть вы тут перережьте друг друга». Алевтина под шумок испарилась, соседки тоже вернулись к себе в сопровождении медиков. А я, до конца осознав случившееся, посадила мужа у изголовья и заставила держать себя за руку — для душевного спокойствия. Шутка ли — подозрение в убийстве! Вот уж воистину, от сумы и от тюрьмы…
— А «Спартак» все-таки выиграл, — прервал муж затянувшееся молчание. — Жаль, что я первый тайм не видел. Такую игру пропустил!
— Ты бы радовался, что все так хорошо обошлось, — робко заметила я.
— О чем ты? А, о милиции… Хорошие ребята, только за «Динамо» болеют.
Нет, мужчины, определенно, произошли от других обезьян. Война — фигня, главное — маневры. То есть футбол, разумеется. На этом фоне можно пренебречь даже подозрением в убийстве.
НЕВЕСТА С ТАРОЙ
Соседка Алевтина пропала. Не то, чтобы мы тосковали в ее отсутствие, но по нынешним времена такое исчезновение могло означать все, что угодно, вплоть до летального исхода. А потом, мы — жильцы шестнадцатого этажа — давно привыкли к тому, что во второй половине дня наша местная достопримечательность, одинокая пенсионерка неопределенного вида и возраста, опохмелившись, выползала с персональным табуретом к лифту и бдела: следила за всеми входящими и выходящими в пределах одной лестничной площадки. Помимо этого, для подъема собственного жизненного тонуса, она любила устраивать дикие скандалы всем соседям без разбора. И, добавлю, без видимой причины.
Так или иначе, в течение двух недель Алевтины было не видно и, что особенно странно, не слышно. Зато каждое утро из ее квартиры выходили трое так называемых «лиц кавказской национальности», двое из которых были женского пола. Эти два «лица» за редкими исключениями были обременены многопудовыми сумками с зеленью и прочими дарами южной природы. Лицо мужского пола, по-видимому, выполняло при них нелегкую и почетную работу эскорта и охраны.
То, что пенсионерка-алкоголичка сдала «излишки жилплощади», было в порядке вещей. Среднестатистической пенсии и трезвеннику-то на жизнь явно не хватает. А если нужна не только еда, а еще и «веселящие напитки», в данном случае, типа портвейн, то такое обстоятельство и вовсе делало ситуацию безысходной. Мы не удивлялись, пока видели саму Алевтину живой и здоровой. Наоборот, после того, как убедились, что мафиозных разборок на площадке вроде бы не происходит и гранат к дверным ручкам не привязывают, и вовсе успокоились. Каждый выживает, как может. Квартиранты же вообще только ночевали и вели себя тихо и прилично. Бывает много хуже.
Первое время и сама Алевтина, казалось, начала новую жизнь. Перестала напиваться уже к полудню, а лишь к вечеру ходила чуть-чуть навеселе. Не приставала к нам среди ночи с требованием немедленно произвести генеральную уборку на лестнице. И вообще изменилась к лучшему. Настолько, что, когда пару месяцев спустя перестала вообще появляться, мы не сразу это заметили.
Но время шло, а Алевтина не подавала никаких признаков жизни. Ни утром, ни днем, ни вечером. Родных у нее не было, так что это странное исчезновение вполне могло пройти незамеченным. Но мы, соседи, были людьми начитанными, телевизор смотрели регулярно, а посему заподозрили худшее: квартиранты избавились от домохозяйки каким-нибудь не очень затейливым методом. Так что, посовещавшись, мы решили все-таки обратиться в милицию. Все-таки потому, что происшествия на нашем этаже этой са¬мой милиции изрядно надоели.
И милиция появилась в лице строгого участкового инспектора, который популярно разъяснил нам, что необходимо заявление о пропаже человека со стороны близких. Или — об обнаружении трупа оного человека со следами смерти, естественной или насильственной. А пока нет ни заявления, ни трупа, дело никто заводить не будет. Вопросы есть?
Вопросы, разумеется, были. Например, такой: кто же должен беспокоиться, если пожилая женщина сдала квартиру, скажем так, иногородним, а сама после этого пропала? Родственники? А если их нет?
— А на нет и суда нет, — веско ответил участковый. — Может, она к подружке в гости поехала. Или хахаля нашла и у него поселилась. А мы, значит, бросай все дела и ищи неизвестно кого? Интересно получается…
Участковый, человек многоопытный, попал точно «в десятку», но это выяснилось значительно позже. Нас же такой расклад событий успокоил ненадолго. Мы настолько привыкли к ежевечерним скандалам у лифта, что их отсутствие воспринимали как перекрытый кислород. Впрочем, можно предположить и то, что мы были чисто по-человечески встревожены: плохая или хорошая, но соседка же, не кошка приблудная. Впрочем, кошку тоже было бы жалко.
Наниматели же комнаты отнюдь не выглядели злодеями, порешившими старушку. Как и прежде, они по утрам загружались в лифт со своими многотонными сумками. Как и прежде, являлись домой поздним вечером с сумками пустыми. По-русски они понимали плохо, говорили еще хуже, поэтому наши попытки установить с ними какой-то контакт и прояснить ситуацию успеха не имели.
Наконец, наше терпение лопнуло, и мы решили устроить экзотическим арендаторам допрос с пристрастием, делегировав из своей среды самого старшего ответственного квартиросъемщика, то есть моего законного супруга, знатока нескольких языков, в том числе и одного древнего, давно вышедшего из обихода.
Так или иначе, в один прекрасный вечер мы отловили у лифта смуглых детей юга и потребовали ответа за происходящее. Точнее, отловили только женщин — их спутник и телохранитель на сей раз почему-то отсутствовал.
— Где хозяйка? — спросил мой муж макси¬мально строгим голосом. — Алевтину не видеть долго.
Для пущей доходчивости он сам заговорил на ломаном русском языке. И ответ получил на нем же:
— Не понимать русский. Алевтина — не знать. Говорить с хозяин.
— Каким-таким хозяин говорить? Куда Алевтина деть?
— Говорить — хозяин. Русский — не говорить, — монотонно повторила старшая соседка, после чего неразговорчивые южные дамы проскользнули в квартиру и захлопнули за собой дверь, игнорируя настойчивые звонки. Обескураженные, мы разбрелись по своим апартаментам дожидаться более благоприятного поворота событий.
Через несколько дней мы его дождались и сцена повторилась почти один к одному. Разница заключалась в том, что двое из нас надежно заблокировали жильцам пути к отступлению, привлекши в качестве основного «блока» ротвейлера Бурбона. Поэтому дамы выдали кое-какую дополнительную информацию:
— Хозяйка — нет. Мы платить, чтобы она не жить. Больше говорить — хозяин. Мы больше нет говорить.
Да что уж «нет говорить», когда практически все было сказано! Они — платить, чтобы она — не жить. В переводе на нормальный русский язык это могло означать только одно: съемщики заплатили за то, чтобы хозяйка каким-то образом приказала долго жить. А еще проще, заказали убийство.
Как оно было реализовано — дело десятое. Нас куда больше интересовало другое: как арендаторы, освободившись от не слишком удобной хозяйки, предполагали эту свободу использовать? Даже при общем раскардаше в стране и в столице за подозрение в предумышленном убийстве милиция вряд ли погладила бы виновников по головке. Одно из двух: или они купили и милицию тоже, или решили, что весь Уголовный кодекс за ненадобностью отменен до основания.