Этим человеком был русский советский писатель и общественный деятель, широко известный за рубежом, популярный в особенности в странах немецкого языка, прозаик-романист, новеллист и мемуарист — Константин Александрович Федин (1892–1977). Лауреат Сталинской премии по литературе (1949), действительный член Академии наук СССР (1958), Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР не одного созыва и бессменный руководитель Союза писателей СССР с июня 1959 года по день своей кончины. По советским ранжирам такой пост считался министерским.
Почти два десятилетия Федин оставался министром советской литературы. Тем парадоксальней его доверчивая, эта, почти «кислородная», привязанность к дневниковым заметкам и исповедям.
Впрочем, иногда этот добровольный летописец впадал в отчаяние от кажущегося абсурда и бессмыслицы собственного труда. Когда ему было уже 76 лет и минуло десятилетие со дня его пребывания в литературных министрах, он вроде бы решил покончить с этой как будто бы бесполезной тратой времени.
1 октября 1968 года Федин записал в одной из тетрадей, подчеркивая главные для себя мысли: «Это особая тетрадка брошенных начал. От какого-то безверия в себя, в свою силу и во все на свете.
Я перестал вести заметки дней, которых ненужность мне сделалась очевидной. Есть у нас — в удивительно чудодейственном русском языке — словечко, исчерпывающее, до донышка объясняющее мое состояние последних лет: опостылело всё вокруг и в самом себе».
Опостылело всё вокруг и в самом себе, так, что даже картинки памяти потеряли значимость и былой смысл! Для человека, восседавшего, будто орел на камне Парнаса, на вершине строго выстроенной государственной пирамиды под названием советская литература, это означало выстрел в самое сердце. За двенадцать лет до этого его друг, один из предшественников на том же посту и сосед по даче, бывший дальневосточный партизан Александр Фадеев, такой выстрел в сердце из именного пистолета по сходной причине совершил буквально. Федин ограничился словесными фиоритурами. Количество письменных исповедей, правда, заметно поубавил. Но, в общем, борясь с собой и по возможности выправляя ущербы совести, продолжал жить по-прежнему.
Тем более что за плечами в его биографии было много пестрого, едва сочетаемого, разновкусного, как многослойный пирог. Горы противоречивых деяний и поступков скопилось позади.
Разлохмачена и маскарадна уже ранняя его биография, как маскарадна и пестра была сама эпоха.
Сын владельца саратовского писчебумажного магазина, выходца из крепостных, женатого на дворянке, Константин по настоянию отца, видевшего в нем преемника своих дел и стараний, обучался в Московском коммерческом институте. Чтобы поднабраться бойкости в немецком языке, студент в самый канун мировой войны уехал на учебную стажировку в Германию. Но тут грянули перевернувшие всякие планы и расчеты события. Так что четыре года расцвета молодости в пору мировой войны Константин провел в Германии на принудительном положении «враждебного иностранца» и гражданского пленного. Для пропитания давал домашние уроки. Обладая абсолютным музыкальным слухом, был хористом и актером-солистом на сценах немецких провинциальных музыкально-драматических театров. Ежедневно отмечался в полиции.
Левый социал-демократ по убеждениям осенью 1918 года по принудительной высылке вернулся в полыхавшую революционными событиями Россию. Примкнул к большевикам и вступил в партию. В переломном 1919 году в качестве журналиста и политработника вместе со своей Отдельной Башкирской кавалерийской дивизией, при которой состоял, участвовал в обороне Петрограда от войск Юденича.
Но вскоре события повернулись и стремительно понеслись в сторону обратную. В 1921 году, с началом НЭПа, Федин вышел из партии. Способствовали этому два события. Молодой литератор внутренне не разделял жестокости подавления Кронштадтского восстания — «матросского мятежа», как его именовали. Позже он даже и печатно называл эту одну из причин добровольной сдачи партийного билета «надлом весной 1921 года (Кронштадт)». Политика партии становилась все более непредсказуемой, произвольной и беспощадной.
Но другой, может, даже и более глубинной внутренней причиной было желание отойти от суетливой злободневности, от политики. Целиком отдаться служению искусству. Причем искусству истинному — независимому от конъюнктуры дня, знающему только трех богов — Истину, Добро и Красоту. «Моя революция, кажется, прошла, — написал он в той же автобиографической заметке. — Я вышел из партии, у меня тяжелая полка с книгами, я пишу».