— Я подозреваю, потому что он есть.
— Я не из тех, кто тратит свое время, бегая в страхе перед убийцами.
— Да, император.
Веспасиан недовольно заворчал.
— Ты мне нужен для коекакого дела, Фалько, — предложил он. — Это очень плохо отражается на моей власти — я хочу, чтобы люди знали, что я служу им верой и правдой! Небезопасно приглашать другого брата Курция в Рим, но лучше, если ктото быстро поедет туда, чтобы предупредить его. В этом деле замешано не так много людей. Передай ему мои соболезнования. Помни: он сенатор. Из старинного рода, с хорошей репутацией. Просто расскажи ему, что произошло, пусть его защищают охранники, потом попроси его написать мне…
— Мальчик на посылках! Цезарь, это вы попросили меня работать здесь! Однако мне приходится выжимать комиссионные, как капли из яловой коровы… — Выражение его лица остановило меня. — А что насчет того, чтобы предупредить владельца корабля Криспа в Неаполе?
— Мечтаешь прихватить его прямо на судне?
— Не оченьто; у меня морская болезнь, и я не умею плавать. Но я хочу выполнять настоящую работу.
— Извини, — пожал он плечами, раздражительно и бесцеремонно. — Анакрит ждет не дождется морского бриза, когда будет вручать эту повестку.
— Так, значит, Анакрит будет развлекаться вместе с богачами, пока я проделаю три сотни миль на спине резвого осла, а затем получу удар в челюсть, когда поведаю Гордиану о его потере. Цезарь, я хотя бы имею полномочия поговорить насчет его возвращения? Что вы называете «одолжением, которое он не сможет забыть»? А что, если он меня об этом спросит? Если он скажет, чего хочет?
— Он не скажет, Фалько. А если скажет, то прояви инициативу.
Я засмеялся.
— Вы имеете в виду, император, что у меня нет четкой власти; если я смогу завоевать его расположение, то какойнибудь снобуправляющий, возможно, поблагодарит меня, но если чтото пойдет не так, то я полностью сам по себе!
Веспасиан сухо кивнул.
— Это называется дипломатией!
— За дипломатию я беру дополнительно.
— Мы можем обсудить это, если твои попытки сработают! Задача состоит в том, — более спокойно объяснил он, — чтобы выяснить у Курция Гордиана, почему его брат Лонгин оказался убит.
Доедая свое последнее яблоко, император спросил:
— Ты сможешь уехать из Рима прямо сейчас? Как справляешься с имением Пертинакса?
— Распродажа имущества идет хорошо! Уже распределили все предметы роскоши; сейчас на блошиных рынках мы устраиваем распродажи со столов: всякие кувшины с болтающимися ручками и помятые горшочки для соусов. Даже в лучших домах обнаруживаются целые корзины тупых старых ножей, ни один из которых не подходит… — я остановился, потому что, судя по тому, что я слышал, это напоминало кухонные буфеты дома у семьи Веспасиана до того, как он стал императором.
— Хорошие цены назначаете? — быстро спросил он.
Я улыбнулся. Эта скупердяйская мысль императора насчет хороших цен была слишком уж неестественной.
— Вы не разочаруетесь, император. На меня работает аукционист по имени Гемин. Он относится ко мне как к собственному сыну.
— Анакрит думает, что ты и есть его сын! — выдал Веспасиан. Меня поразила хитрость Анакрита. Мой отец ушел из дома с рыжей вязальщицей шарфов, когда мне было семь лет. Я никогда его не простил, а моя мама смертельно обиделась бы, узнав, что у меня с ним сейчас какието дела. Если Гемин и был моим отцом, я бы предпочел этого не знать.
— Анакрит, — коротко сказал я Веспасиану, — живет в своем романтическом мире!
— Очень азартен в своей работе. А что ты думаешь о Моме?
— Так себе.
Веспасиан проворчал, что мне никто никогда не нравится; я согласился.
— Жалко Лонгина, — задумчиво произнес он, клоня к окончанию нашей беседы.
Я понял, что он хочет сказать. Любой император может казнить людей, которые с ним не согласны, но оставлять их на свободе, чтобы те снова на него нападали, — это особый стиль.
— Вы понимаете, — пожаловался я, — что брат Гордиан подумает, будто сегодняшний ад приказали устроить вы. Когда я появлюсь перед ним со счастливым лицом, он предположит, что я ваш личный истребитель — или так и есть? — подозрительно спросил я.
— Если бы мне нужен был дрессированный убийца, — отвечал Веспасиан, позволяя мне оскорблять его, как будто он получал удовольствие от этого нового занятия, — я бы нанял когонибудь, кто меньше высказывает свое мнение о нравственности…
Я поблагодарил его за комплимент, хотя Веспасиан сделал его ненамеренно, затем вышел из дворца, проклиная шанс получить премию, который я потерял изза пламенной кончины жреца Лонгина. Чтобы относиться к среднему классу, мне нужно было четыреста тысяч сестерциев. Веспасиан оплачивал мои расходы наличными плюс скудную суточную норму. Если бы я не зарабатывал немного дополнительно, это приносило бы мне жалкие девять сотен в год. Чтобы прожить, нужна, по крайней мере, тысяча.
X
Несмотря на все опасности ночных улиц, я снова пошел к дому Пертинакса. Мне удалось добраться до Квиринальского холма всего лишь с синяком на руке от пьяницы, который, абсолютно не чувствуя пространства, врезался прямо в меня. Однако пространство он чувствовал лучше, чем казалось; когда мы выделывали неистовые пируэты, бродяга свистнул мой кошелек — тот, в котором я ношу мелкие камешки для разбойников такого рода.
Я ускорял шаг на протяжении нескольких улиц, на случай, если он бросится за мной, чтобы извиниться.
До виллы я дошел без дальнейших несчастий.
Изза установленного в Риме комендантского часа мы смогли привезти колесное транспортное средство на Квиринал только с наступлением темноты; быть душеприказчиком — занятие для призраков. Теперь на улице стояли четыре повозки, а люди аукциониста грузили на них кушетки из атласного дерева и эмалированные египетские серванты, в которые втиснули светильники, чтобы уравновесить нагрузку. В доме я помогал носильщикам, подставив плечо к шкафу для одежды, который они двигали по коридору.
— Фалько!
Мастер Горний хотел мне чтото показать. Под сопровождение эха от наших шагов мы из пустого красного коридора спустились в спальню на первом этаже, где я еще не был. Мы вошли через обшитую панелями дверь, которая находилась между двумя базальтовыми скульптурами.
— О, очень мило!
Женская комната — роскошная и тихая. В пять раз больше любой из комнат, в которых я когдалибо жил, а потолки в два раза выше. Нижняя обшивка стен была расписана под нежносерый мрамор, а верхние панели небесноголубого цвета обрамляла лента пастельных тонов, завершаясь в центре медальонами. Напольная мозаика составляла замысловатый узор в оттенках серого, безусловно придуманный специально для этой комнаты, на котором даже выделялось пространство для кровати; там потолок был ниже, создавая уютную нишу для сна.
Кровати уже не было. Осталась всего одна вещь. Горний указал на небольшой сундук из резного восточного дерева, который стоял на четырех круглых расписных ножках.
— Привезен из Индии? Ключ есть?
Горний вручил мне кусочек холодного металла с тревожным взглядом, словно боялся, что мы сейчас найдем мумию какогонибудь ребенка. Я сдул пыль и открыл.
Ничего ценного. Старые письма и несколько ниточек янтарных бус, все неровной формы и неудачно сочетающихся цветов. Подобные вещи может хранить полная надежд девушка на тот случай, если у нее появится ребенок, который будет с ними играть. Бумажка на самом верху сундука вызывала аппетит: «Палтус под тминным соусом».
— Для Анакрита здесь ничего нет. Забирай ящик; я об этом позабочусь… — Горний поблагодарил меня, и двое носильщиков унесли сундук.
Я остался стоять один, посасывая нижнюю губу. Я понял, кто здесь когдато жил. Елена Юстина, бывшая жена заговорщика.
Мне нравилась эта комната. Ну, хорошо, мне нравилась она. Она мне настолько нравилась, что я пытался себя убедить, что мне лучше больше с ней не встречаться.