— Не убирайте его, пожалуйста.
— Я скажу ей, что ты приходил! — с упреком протестовала Юлия Юста.
— Спасибо, — сказал я. Но кольцо оставил.
Мать Елены проводила меня из комнаты.
— Фалько, — настаивала она, — это был несчастный случай.
Я верил только тому, что слышал от самой Елены.
— Так что случилось?
— Это твое дело, Фалько? — Для обычной женщины — или такой она казалась мне — Юлия Юста могла придать простому вопросу особую важность. Я дал ей самой решить. Она сухо продолжила: — Бывший муж моей дочери попросил ее встретиться с ним. Они поссорились. Елена хотела уйти; он пытался ее остановить. Она вырвалась, поскользнулась и ударилась, спускаясь бегом по лестнице…
— Значит, это изза Пертинакса!
— Это легко могло случиться и просто так.
— Но не с такими последствиями! — взорвался я.
Юлия Юста замолчала.
— Нет. — Казалось, на мгновение мы перестали язвить. Ее мама медленно согласилась: — Определенно, жестокость усилила страдания Елены… Ты собирался прийти еще?
— Когда смогу.
— Как великодушно! — закричала жена сенатора. — Дидий Фалько, ты приехал на следующий день после торжества; как я поняла, это для тебя обычное дело — тебя никогда нет, когда ты действительно нужен. Теперь я предлагаю тебе держаться от нас подальше.
— Возможно, я могу чтото сделать.
— Сомневаюсь, — сказала мама Елены. — Теперь, когда это случилось, Фалько, я полагаю, моя дочь будет вполне рада, если никогда больше тебя не увидит!
Я любезно попрощался с женой сенатора, поскольку мужчина всегда должен быть вежлив с матерью троих детей, особенно когда она только что сделала крайне драматическое заявление о своем старшем и милейшем ребенке — и этот мужчина собирался обидеть ее позже, доказав ее неправоту.
Потом я вышел из дома Камилла, вспоминая, как Елена Юстина умоляла меня не убивать Пертинакса. И зная, что когда я найду его, то, возможно, убью.
LXXXV
Я отправился прямо за Тибр и поднялся в его комнату. Я совершенно не был вооружен. Глупо. Но все его личное имущество исчезло; и он тоже.
Через улицу в винном погребе шла активная торговля, но посетителей обслуживал незнакомец. Я спросил Туллию, и мне грубо сообщили: «Завтра!» Прислужнику не хватало времени отчитываться за нее. Думаю, мужчины всегда спрашивали Туллию.
Я не стал оставлять сообщения; никто не побеспокоился бы о том, чтобы передать этой занятой молодой девушке, что за ней бегал еще один здоровый мужчина.
После этого я большую часть времени гулял. Иногда я думал; иногда просто шел.
Я вернулся обратно в город, остановившись на Эмилиевом мосту. Беспорядочная река неслась вниз по течению мимо тройной арки на главном выходе большой канализации. В какоето время за последние три месяца здесь, должно быть, проплывал разбухший труп, за который я нес ответственность. Это безликое тело вынесла темная дождевая вода. А теперь… Вы знали, что только императоры и мертворожденные младенцы имели право быть похороненными в Риме? Не то чтобы это имело какоето отношение к нашим бедным отбросам жизни. У меня было извращенное представление о том, что происходило с останками, которые выносило раньше, И возможно, если бы я был другим человеком и менее нейтрально относился к богам, то я мог бы услышать в звуках Тибра, бьющего через большую клоаку, жестокий карающий смех богини судьбы.
Через несколько часов после того, как я пересек Тибр, я оказался в доме Майи. Она бросила на меня один взгляд, потом покормила, увела детей, увела Фамию с бутылкой вина и отправила меня спать. Я лежал в темноте, снова размышляя.
Когда я больше не мог этого выносить, я заснул.
Пертинакс мог быть где угодно в Риме, но завтра четверг, а на четверг назначен забег его чемпиона в Большом цирке; тогда я знал, где его искать — гдето среди двухсот тысяч зрителей, которые будут болеть за Ферокса и кричать: «Давай!»
Фамия, который любил воспользоваться случаем, чтобы уже с самого рассвета гореть от возбуждения, пытался поднять меня рано, но если бы я провел все утро в полном блеске стадиона, я был бы потом ни на что не способен. Если ты хоть раз видел открывающую соревнования процессию, появляющуюся на арене, то можно было несколько пропустить. Разве было нам дело до какогото магистрата с самодовольным выражением лица, кто возглавлял шествие в квадриге с четверкой лошадей, когда нужно было поймать людей, которые убивали жрецов, избивали отцов молодых семей и забирали жизни еще не рожденных детей, прежде чем их родители успели хотя бы поспорить насчет имен?
Когда я вышел от Майи, то окольным путем отправился к Галле, где, к счастью, застал Лария.
— Извините, молодой господин, мне нужен художник!
— Тогда поторопитесь, — улыбнулся он. — Нам всем нужно идти болеть за коекакую лошадь…
— Избавь меня от этой чести! Слушай, сделай мне небольшой рисунок…
— Вы позируете для гротескного медальона на кельтской кружке?
— Не я. — Я сказал ему — кто. Потом сказал — зачем.
Ларий нарисовал портрет без лишних вопросов.
Потеря еще не рожденного ребенка — это личное горе. Чтобы разрядить обстановку, я потребовал, чтобы он не тратил деньги на ставки на моего коня.
— Не беспокойтесь, — честно согласился Ларий. — Мы будем болеть за вашего — но деньги сегодня ставят на Ферокса!
Я отправился к Капенским воротам. Никто в семье Камилла не принимал посетителей. Я передал им свое почтение, в полной уверенности, что привратник им ничего не скажет.
Я заметил цветочную лавку и купил огромный букет роз по такой же внушительной цене.
— Они из Пестума! — прохрипел торговец цветами, извиняя их цену.
— Да уж! — закричал я.
Я передал розы Елене. Я хорошо знал, что она предпочла бы получить цветок, который я вырастил у себя на балконе, поскольку девушка была сентиментальной, но ее мама, похоже, оценит стоимость большого букета.
Должно быть, Елена сейчас не спала, но меня все еще не пускали. Я ушел, оставшись ни с чем, кроме воспоминаний о ее вчерашнем бледном лице.
Поскольку никто меня не любил, я пошел на скачки.
Я приехал туда в полдень; шла атлетика. Внешние своды цирка заполняли обычные сцены жалкой торговли — странный контраст с изысканностью картин и позолоченных декораций, украшавших рельефы и каменную кладку под аркадами. В трактирах и винных лавках пироги были чуть теплыми и жирными, а прохладительные напитки подавали в очень маленьких емкостях по цене вдвое большей, чем можно было бы купить на улице. Распутные женщины шумно привлекали клиентов, конкурируя с настойчивыми игроками за зрителей, которые продолжали прибывать.
Только я мог предпринять попытку поймать в ловушку преступника на самом большом стадионе Рима. Я вошел через ворота со стороны Авентина. Трибуна, где обычно сидел руководитель соревнований, находилась далеко слева от меня над въездными воротами, сверкающий императорский балкон — прямо передо мной напротив Палатинского холма, а часть стадиона с воротами для выезда победителя — вдалеке справа. Блестящие на солнце первые два яруса мраморных сидений к тому времени были обжигающе горячими, и даже во время обеденного перерыва меня приветствовал громкий шум.
В старые времена, когда мужчины и женщины сидели все вместе, как придется, а большой цирк был лучшим местом, чтобы завести новый роман, я не имел бы ни малейшего шанса найти когонибудь, не зная номера его места. Даже сейчас, после того, как по распоряжению Августа людей порядочно разделили, единственные ярусы, которые я точно мог пропустить, это те, что были выделены для женщин, мальчиков с их учителями или общин жрецов. Можно было поспорить, что Пертинакс не станет рисковать и занимать место на нижнем подиуме, где сенаторы узнали бы его. А учитывая, каким он был снобом, он также будет избегать верхней галереи, которую часто занимали низшие сословия и рабы. Даже в таких условиях цирк покрывал целую долину между Бычьим рынком и старыми Капенскими воротами; там могло поместиться четверть миллиона человек, не говоря уже о толпе помощников, которые были заняты тем, что носились тудасюда по важным поручениям, эдилах, следящих за поведением в толпе, карманниках и подстрекателях, не попадавшихся на глаза эдилам, продавцах духов и девушках с венками, и дегустаторах вина, и торговцах орехами.