– Я ценю твое заступничество, кузен Чарльз, но я довольна тем, кто я есть. Если напомнить мне о моем происхождении, я не обижусь.
Усмехнувшись, милорд обошел вокруг нее, и она едва удержалась, чтобы не развернуться прыжком, когда он оказался за спиной. Да что же это, в самом деле? Неужели испугалась глупого сорванца? И это после увиденного в парке?
– Твое смирение заслуживает награды. Как ты смотришь на то, чтобы стать леди?
– Едва ли это возможно. Разве что небо разверзнется, и оттуда посыпятся титулы.
– О, это более чем возможно, – сказал Чарльз, начиная еще один круг. – Ты можешь стать леди Линден. Моей леди.
Агнесс закусила губу.
– Но сначала ты должна мне понравиться.
В ушах у нее застучало и сделалось горячо. Каков наглец! Прошло всего лишь две минуты, а у нее уже руки чесались исколотить его кочергой, а потом сунуть головой в ведерко для угля – вон то, в форме раковины. А ведь в Итоне он провел пять лет… Как его там не убили?
– Что молчишь, кузина? Понравься мне, и я осыплю тебя золотыми клубничными листьями. Хочешь, я расскажу, что мне нравится?
– Сомневаюсь, что мистер Линден придет в восторг от твоей затеи.
– Так ведь затея не моя, а его.
– Что? – спросила она чуть громче, чем следовало.
Чарльз вытащил из подушки нож и ни с того ни с сего полоснул бархат. Серебряное лезвие мелькнуло два раза. «Л». «Линден». А когда он обернулся, в прозрачных глазах сквозила обида, такая искренняя, что Агнесс засияла. Не от злорадства – от радости. Наконец-то в нем проступило хоть что-то детское.
– Он хочет, чтобы я на тебе женился – это как пить дать. Иначе с чего бы ему в каждом письме петь тебе дифирамбы? Кузина Агнесс то, кузина Агнесс сё. Не припомню, чтобы он так восторженно отзывался о другой женщине.
Оттолкнув поднос, он забрался на подоконник с ногами и болезненно зажмурился, как будто перед ним уже маячил алтарь, похожий издали на плаху. Ах, вот в чем дело! Осторожно, чтобы не запачкаться сахарной пудрой, Агнесс присела рядом.
– Чарльз, мне вовсе не хочется за тебя замуж и не захочется никогда. И даже графская корона с золотыми листьями меня не соблазнит. И уж тем более я не желаю знать, какими способами можно тебе угодить. Что же до твоего дяди, то он… он просто добр ко мне.
– И только-то?
– Конечно.
Мальчишка надолго умолк, рассеянно поигрывая ножом. То подкидывал его, то крутил вокруг большого пальца. Мелькание лезвия беспокоило Агнесс. А ну как порежется? Несколько раз лезвие почти касалось кожи, но пальцы Чарльза оказывались проворнее.
– Может, ты и права. Хотя мне его доброта никогда глаза не колола. Если он такой добрый, то почему загнал меня в Колледж?
– Ты имеешь в виду Итон?
– Нет, сам Итон неплох, есть где разгуляться, – сказал кузен. – Но ты, конечно, ничего о нем не знаешь. Тогда слушай. В Итоне есть два вида устройства. Некоторые ученики живут при Колледже, посему их называют колледжерами. Обедают они с учителями в столовой, спят в Долгом зале. Дивные чертоги, ничего не скажешь. Кровати из досок, окна расколочены, грязь, как в курятнике, и крысы такие крупные, что мышеловкой их не проймешь – впору ставить капкан. Естественно, при Колледже живут одни лишь зануды, которые даже такие условия почитают за счастье, лишь бы им дали учиться. Все приличные люди снимают комнату в городе, и называют их оппиданами. Оппидан и кормят получше, и мантию, в отличие от колледжеров, им носить не нужно – достаточно фрака с цилиндром. Так с какой, спрашивается, стати дядя отдал меня в Колледж, в эту унылую и зловонную дыру?
В свете его слов жестокость мистера Линдена начинала казаться неоправданной.
– Думаю, он желал тебе только добра, – предположила Агнесс. – Чтобы этот опыт закалил тебя. Или что-то в этом роде.
– Уж закалил так закалил, – хмыкнул Чарльз. – Первую неделю я вообще от стыда сгорал. Даже баронета завалящего поблизости не было, сплошь простой народ, соль земли. Но это еще полбеды. На второй же день у колоннады я наткнулся на четверых оппидан. Они волокли черный куль, который при ближайшем рассмотрении оказался колледжером, завернутым в свою же мантию. Его несли окунать в пруд. Вот так я окончательно возненавидел и Колледж, и школьную форму, и дядюшку заодно.
Он снова вонзил нож в подушку и распорол ее с кровожадной основательностью, словно пуская кровь врагу.
– Ты можешь прекратить?! – не сдержалась мисс Тревельян.
Еще немного – и она влепит ему затрещину, что будет совсем ужасно. Леди не распускают руки, их сила – слово и порядочная порция сарказма.
– А? Извини. – Он спрятал нож. – Оппидане начали задирать меня, а один громила заявил, что отныне я стану его фэгом, то есть пажом. Буду воду ему носить по утрам, камин чистить, гренки намазывать маслом. Так в Итоне принято, младшие всегда прислуживают старшим. Но это не входило в мои планы. Я, лорд Линден, стал бы прислуживать только Истинному королю, но он умер уже давно. Так я и заявил этим скотам.
– И побил их как следует?
– И пустился наутек, – криво улыбнулся Чарльз. – Я не струсил, но ведь ни один человек не пойдет в рукопашную против носорога. У всех на слуху Великая Драка тысяча восемьсот двадцать пятого года, в которой погиб сын лорда Шафстбери. Но тот сын был младший, а младшего сына, согласись, хотя и жалко, но не очень. Я же наследник титула. Мне ли рисковать? Но оппидане все равно меня догнали и так отлупили, что брызги крови из моего носа долетали до верха колонн.
– Вот же негодяи!
– Бывает и похуже. Задело меня другое. Я должен был стать одним из них, равным среди равных, и вместе с ними колошматить колледжеров. Если бы наш дядюшка…. Простите, сэр, я не слышал, как вы вошли.
Джеймс появился в дверях тихо, как тень. Длиннополый черный сюртук, черный жилет, только пасторского галстука не хватает – его мистер Линден снял. Еще в кэбе Агнесс отметила, что батист успел посереть от городской копоти.
– Отчего же ты умолк?
Лавируя вокруг этажерок-обелисков, пастор направился к племяннику, который вскочил, как ужаленный. Нахальство нахальством, но манеры Чарльза были безупречны.
– Пусть мое присутствие не тяготит тебя. Ну же! – И дядя чувствительно встряхнул его за плечо. – Или Агнесс никогда не услышит продолжение твоей повести? Как ты сдружился с колледжерами и вместе с ними поставил на место напыщенных юнцов из города. Каким уважением ты начал пользоваться среди тех и других. Как, наловчившись, стал выходить победителем в драках. Все это было, Чарльз. Ты славный малый, когда не распускаешь хвост. И как только тебя угораздило вылететь из Итона? – спросил мистер Линден, стягивая холстину с ближайшего кресла.
Агнесс и Чарльз дружно чихнули.
– Директор разве не написал вам, за что меня так? – прочистив горло, спросил племянник.
– За совокупность проступков, отягощенных вызывающим поведением и неподчинению приказам.
Сидел мистер Линден так прямо, словно спинка кресла была не сливочно-белым атласом обтянута, а утыкана гвоздями. Эту позу Агнесс знала хорошо. Держись, кузен. Сейчас пойдут цитаты из псалмов.
– И вы поверили? Ну так слушайте! На самом деле Хоутри потребовал, чтобы я дал ему прочесть мой дневник. Кто-то донес, будто я собираюсь устроить фейерверки на пятое ноября, и он хотел выяснить, не изложил ли я свои планы на бумаге.
– Но фейерверки – это же добрая традиция… – начала Агнесс.
– Если бы! В Итоне с тысяча восемьсот четвертого года запрещено празднование дня Гая Фокса.
– А что произошло в тысяча восемьсот четвертом году? – с замиранием сердца спросила девушка. Итон казался ей чем-то вроде гладиаторской арены.
– Какому-то ротозею сунули зажженную петарду в карман, вот ему бедро и разворотило. Он, кажется, умер от ран, – пожал плечами Чарльз. – Но суть-то не в этом! Суть в том, что от меня потребовали подлость.