Осенью 1886 Александр III благоразумно избежал войны за непокорную Болгарию. Тогда Бисмарк предпринял новую инициативу: с двумя братьями князьями Шуваловыми (упоминавшийся выше Петр был когда-то шефом III Отделения, а затем послом в Лондоне и участником Берлинского конгресса, а Павел – нынешним послом в Берлине) он в январе 1887 подготовил проект договора непосредственно с Россией: последняя должна была сохранять нейтралитет при разгроме Германией Франции, а Германия обязывалась сохранять нейтралитет при завоевании Россией Проливов.
11 января 1887 Бисмарк выступил в рейхстаге, открыто заявляя о дружбе с Россией и вражде к Франции[127]. Казалось бы, две независимых войны – на Западе и на Востоке – становились реальностью, тем более, что в это время, в ответ на зондаж позиции Англии, Бисмарку ответили, что Англия видит в данный момент свои интересы исключительно в колониальных делах.
Бисмарк находил вполне четкое взаимопонимание в России – и не только у Шуваловых. 29 января / 10 февраля 1887 года государственный секретарь А.А.Половцов записал в дневнике: «встречаю кн[язя] Имеретинского, который излагает мне план того, что он называет партией войны, во главе которой стоит Обручев. По мнению этих близоруких людей, война между Францией и Германией была бы выгодна для нас, потому что мы могли бы, пользуясь этой войной, броситься на Австрию и, разбив ее, занять выходы в Карпатских горах»[128] – Обручев оставался верен себе!
Однако Франция стала вести себя крайне осторожно, и в феврале был уволен в отставку генерал Ж.Э.Буланже, с именем которого связывались тогда реваншистская пропаганда и планы войны с Германией. Неосторожно было бы верить и заверениям англичан: в марте они инициировали создание так называемой Первой Средиземноморской Антанты: Англия, Австро-Венгрия, Италия – для противоборства с Францией (в ее посягательствах на Северную Африку) и Россией (в ее посягательствах на Проливы)[129].
Таким образом, если разгром Франции в единоборстве с Германией оставался вроде бы еще возможен, то Россия должна была учитывать необходимость борьбы одновременной со всей новоявленной Антантой – вкупе, разумеется, с Турцией и, не исключено, с Румынией и Болгарией; такие перспективы радужными не выглядели: на суше пришлось бы отвоевывать каждую пядь, а на море преимущество противника снова выглядело подавляющим.
Да и любовь Бисмарка к России была в тот момент далеко не однозначной: как раз в январе-феврале 1887 года он провел законы по онемечиванию польских земель и приступил к высылке из Пруссии иностранных подданных польского происхождения, а затем к выкупу земель, принадлежащих польскому дворянству, для последующей сдачи в аренду немцам, и даже сделал попытку запретить заключение браков, смешанных с поляками[130] – призрак Гитлера вполне отчетливо замаршировал по Европе!
Пока что дискриминационные меры касались исключительно поляков, но многие из них оставались при этом российскими подданными – и международная этика не позволяла спускать такое Бисмарку с рук!
От подписания договора Бисмарка-Шуваловых Александр III уклонился: царь предпочел сохранение status quo в Европе и противодействие политике Бисмарка в Польше.
На запрос французов Гирс заявил, что Россия не связана с Германией никакими обязательствами[131], а позже, в мае 1887, Россия запретила иностранцам владеть землями в западных российских губерниях – это был ответ на антипольское законодательство Бисмарка[132], хотя и в этой ситуации снова страдали не столько немцы, традиционно имевшие владения в тех местах, сколь поляки, но уже другие – подданные Германии, Австро-Венгрии, Франции и иных стран!
Этот роковой критический момент был замечен и отмечен современниками и ближайшими потомками, и, несмотря на приведенные рациональные аргументы, приводил их в недоумение: «Те из нас, которым пришлось быть свидетелями событий 1914 года, склонны упрекать Александра III /.../. Как могло случиться, что русский монарх, бывший воплощением здравого смысла, отклонил предложения Бисмарка о русско-германском союзе и согласился на рискованный союз с Францией?»[133]
Ответа на вопрос по сей день так и нет, а чтобы его получить, необходимо заглянуть за кулисы другого известного события, происшедшего в те же дни, которое, однако, никак не принято связывать с международной политикой.
Речь идет о «втором Первом марта»: попытке террористического акта 1/13 марта 1887 года.
2.4. Первое марта 1887 года.
Этот, казалось бы, знаменитый революционный подвиг, был освящен участием и героической гибелью старшего брата Ленина.
Но, если разобраться, в советские времена о нем публиковалось крайне мало[134] – помимо ставших стандартными скупых хрестоматийных строк (вроде: «Мы пойдем другим путем!»). Так было совсем не случайно: если приглядеться, то слишком уж заметны в этой истории моменты, которые не подлежали канонизации!
Данный эпизод истории революционного движения в России оказался исключительным по целому ряду обстоятельств.
Абсолютно все участники этой революционной акции появились как бы ниоткуда и исчезли как бы в никуда – никто из них не был участником революционной борьбы предшествующих лет и практически никто из уцелевших не вернулся в российское революционное движение впоследствии (о поляках, участвовавших в событиях 1887 года – разговор особый). Это было очень странно: для российского революционного движения характерны долгожители, участвовавшие в революции всю свою жизнь: Николай Чайковский, Марк Натансон, Вера Засулич, Екатерина Брешко-Брешковская, Георгий Плеханов, Вера Фигнер, Прасковья Ивановская и многие-многие другие.
Это был, по существу, такой стандартный для этой публики способ существования – и пребывание в постоянной оппозиции к правительству, и соответствующая организация собственного быта, а революция постепенно становилась для многих из них весьма призрачным и ни к чему не обязывающим миражем: события 1917 года, когда большинство многолетних революционеров потеряло всякую ориентировку и оказалось выброшено из политики, подтвердили это с полной ясностью; если для чего-то революционеры и были полезны, то, во всяком случае, не для революции!
Однако до революции даже десятилетия заключения в каторжных тюрьмах могли таких людей физически убить, свести с ума, лишить здоровья и жизненных сил, но не заставить отказаться от собственного пути – за редчайшими, хотя и чрезвычайно любопытными и поучительными исключениями. При этом для каждого или каждой из них характерны сюжеты, не только непростые по житейской фабуле, но и примечательные по серьезному углублению их жизненных позиций.
Отъявленные террористы разных поколений – та же Вера Засулич, Сергей Кравчинский, Александр Михайлов, Софья Перовская, Андрей Желябов, Степан Халтурин, Михаил Гоц, Григорий Гершуни, Борис Савинков, Егор Созонов, Иван Каляев и другие – далеко не сразу становились террористами, а сначала искали более мягкие формы оппозиционной деятельности и лишь постепенно склонялись к террору как крайнему средству. Менее масштабные люди легче примыкали к террору, но для этого уже была необходима налаженная террористическая организация, имеющая четко сформулированную политическую платформу и определенные традиции. Разумеется, в революционном движении хватало и вовсе случайных, эпизодических персонажей, но на их долю и не пришлись заметные достижения и ярко сыгранные исторические роли.
Кроме того, террористические организации всегда сотрудничали с прочими легальными и нелегальными революционными кругами, получая от них материальную помощь и дружескую поддержку. По существу террористические группы всегда были только частью более широких революционных организаций. Множество разных людей имело отношение даже к знаменитому выстрелу Веры Засулич, целенаправленно и умело закамуфлированному под неудержимый порыв чувств экзальтированной девицы, якобы решившейся на самочинный акт справедливого возмездия. В этом отношении террористы 1887 года также оказались исключением, что мы проиллюстрируем немного ниже.