Он застегнул плащ на одну пуговицу и своей бодрой лошадиной походкой вышел из биллиардной.
«Куда же мне пойти? Скука какая! — подумал тоскливо Штааль. Наклонившись к столику — так, чтобы никто не видел, — он заглянул в кошелек. — Три, шесть, семь рублей… Потом опять буду в ресторации обедать в долг… Господи, когда же придет конец этой нищете!»
Дела его не улучшались от того, что он постоянно размышлял и говорил о преимуществах богатых людей перед бедными. Зорич умер и ничего ему не оставил. Штааль, стыдясь, ловил себя на том, что вспоминал о своем воспитателе не иначе как со злобой.
Он встал, сердито протянул руку поверх головы скромного посетителя, который робко искоса на него смотрел с дивана, и снял с гвоздя шинель. Освободившийся биллиард уже снова был занят; лакей с обреченным видом нес назад только что убранные шары. Штааль повернулся, надевая шинель, и опять ему у третьего биллиарда попался на глаза тот же желто-седой затылок.
«Что денег я тогда извел в Париже! — подумал он. — Ведь и Семен Гаврилович немало прислал, и Безбородко дал на ту дурацкую командировку. Обоих более нет в живых. Прошла и моя молодость, — верно, и я скоро околею… Питт тоже тогда предлагал денег, я сблагородничал, отказался. Теперь пригодились бы… Глупый я был мальчишка!»
Он вздохнул и направился к двери. Проход мимо третьего биллиарда был занят игравшим с борта чиновником. Штааль остановился, пренебрежительно глядя на новую знаменитость. Удар вышел очень искусный.
— Ну и молодец! — воскликнул восторженно один из зрителей. — Такого шара сам Яков не сделает.
— Bien joué[52], — пробормотал кто-то у стены.
Штааль оглянулся — и вздрогнул.
«Да нет, быть не может!.. Ужели Пьер Ламор?..»
Старик показывал лакею на стакан, стоявший перед ним на столике.
— Полтинничек с вас, барин. Полтинник, — особенно внятно и вразумительно говорил лакей.
— Vous ferez porter ça sur ma note. Je suis au numéro louze.[53]
Лакей улыбался глупой улыбкой непонимающего человека.
«Разумеется, Ламор… Господи!..»
Штааль быстро подошел к старику.
— Вы меня не узнаете? — по-французски спросил он дрогнувшим голосом.
Старик смотрел на него удивленно. Вдруг улыбка пробежала в его глазах.
— Quel heureux hasard![54] — сказал он, протягивая приветливо руку.
— Вы? В Петербурге? Какими судьбами?
— Да, я здесь живу, у Демута.
— В Петербурге?
Ламор рассмеялся:
— Как видите… В самом деле, какая странная встреча! Так вы военный? Как же вы поживаете?
— Да ничего…
Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
— Вы мало изменились…
— Будто? А вас я едва узнал… Ведь лет шесть прошло? Вы тогда были совсем мальчиком. Очень это много в вашем возрасте, шесть лет… Вот не думал встретить здесь старого приятеля. Я зашел из столовой сюда в биллиардную, не хотелось подниматься в свою комнату. Да вы что ж, спешите? Посидите со мною…
— С удовольствием.
— Ну и прекрасно, я рад! Хотите, сядем в том углу, там никого нет… И вина велите подать.
— Принеси бутылку бордо, Кирилл, вон туда, — приказал Штааль лакею, стоявшему около них с недоверчивым видом.
— В три рубли или в четыре прикажете?
— В три.
Они сели за стол в темном углу комнаты.
— Я когда-то очень любил биллиард, — сказал Ламор.
«Предложить ему сыграть партию? Нет, неловко такому старику», — подумал Штааль.
— А мосье Борегар?.. Ведь его казнили? — вдруг вскрикнул он.
Проходивший мимо гость на них оглянулся. Ламор пожал плечами.
— Comme tout le monde, mon jeune ami, comme tout le monde[55], — сказал он.
X
За кулисами Каменного театра было полутемно, холодно и неуютно. Кое-где уже горели лампы. В огромных пустых пространствах позади сцены бродило несколько посетителей репетиций. Штааль, впервые попавший за кулисы, осторожно ступал по доскам пола, боясь провалиться в люк или ущемить ногу в пересекавших пол узких щелях. Он растерянно смотрел на канаты, уходившие куда-то вверх, на огромные зубчатые колеса, на торчавшие повсюду деревянные рамы. Все здесь было непонятно и таинственно, но нисколько не поэтично: Штааль иначе себе представлял кулисы. Пахло пылью и крысами.
За стеной кто-то пел одну и ту же музыкальную фразу. Штааль прислушался: «Ни принцесса, ни дюшесса, ни княгиня, ни графиня», — пел хриплый баритон и вдруг — без всякой злобы в выражении — разразился отчаянной бранью. Из боковых помещений постоянно пробегали по направлению к сцене необычайно торопившиеся, часто полуодетые, люди с крайне озабоченными лицами. Другие неслись вверх и вниз по узким боковым лестницам. Штааль понимал, что где-то по сторонам идет напряженная подготовительная работа. Вдруг около того места, где он стоял, огромная рама со скрипом пришла в движение и поплыла по щели прямо на него. Штааль растерянно отступил. Декорация прижала его к лесенке. Он поднялся по ступенькам и попал на сцену. Там зажигали фонари. Кто-то вколачивал молотком гвозди. Темный пустой зрительный зал теперь казался маленьким по сравнению с огромными пространствами позади сцены. Это особенно удивило Штааля. Прежде ему представлялось, что зрительный зал и составляет почти весь театр.
«Да что же никого из них нет?» — с досадой подумал Штааль. Компания, к которой он принадлежал в последнее время, должна была собраться за кулисами в четыре часа. Ему там и назначили свидание, указав, как пройти. Но еще никого не было. Он все боялся, что его спросят, зачем он здесь. «Или они где-нибудь собрались в другом месте?» Морщась от резких ударов молотка, Штааль направился назад.
— Ваше благородие, к нам пожаловали? — окликнул его кто-то. Штааль быстро оглянулся и не без труда, больше по голосу, узнал знакомого старичка-актера.
— А, здравствуйте, — радостно сказал Штааль. — Вы что ж это так нарядились?
— Наша роль: Бахус, древний бог Бахус, — сказал робко актер.
— У вас что нынче играется?
— «Радость душеньки», лирическая комедия, после-дуемая балетом, в одном действии, сочинение господина Богдановича, — скороговоркой ответил актер. — Изволите по поддуге видеть, — добавил он, показывая рукой на странное раскрашенное полотно, висевшее на раме. — Волшебные чертоги Амуровы-с.
Штааль взглянул на декорацию: вблизи она совершенно не походила на чертоги.
— А это что? — спросил он, показывая на сложное сооружение у потолка.
— Это Нептунова машина, — пояснил актер.
Штааль сделал вид, будто понял.