Самолет пошел на разворот, Манхэттен пропал из виду, Ксандр откинулся в кресле и прикрыл глаза: образ маленького монаха язвил ему мозг. Неужели вы и в самом деле всего этого добивались? Такими были взгляды? Неужели в том была Божья воля? Ксандр знал: за всем этим должно стоять нечто большее, чем жестокость, какую намеревались развязать Тиг со своими присными. Нечто большее, чем тирания алчности и силы, склонная лишить общество основных свобод и обратить поколение за поколением в бездумных роботов. Да, эта теория искушала обетованием немыслимой власти, но она еще и утверждала царство порядка, царство контроля. Вот что делало ее такой притягательной! Не дарование господства. Не обуздание хаоса. Выдающейся делала ее мечта о постоянстве через совершенство. Мечта, оборачивающаяся невообразимым неистовством за страницами книги и все же томительно манящая своей риторикой.
Стремительное снижение самолета вернуло Ксандра к действительности. Последний толчок при касании о землю — и он открыл глаза. С легким недоумением поглядел на манускрипт, потом сунул его в кейс. Момент прекрасного миновал. Вновь началась игра-охота.
Странное ощущение овладело им, когда пятью минутами позже он вошел в вестибюль аэропорта. Может, как раз с этого терминала улетал он шесть дней назад, зато возвратился теперь совершенно другой Джасперс. Где-то там, позади, оставил он часть самого себя, сбросил ее, как сухую кожу, чтобы сотворить доступную пониманию реальность из безумия Эйзенрейха. Ганс был прав, признавая, что это конец, но он видел только одну сторону, всего одну часть жертвы. Ксандр же пришел к пониманию смерти иного рода, смерти, наступающей постепенно, терзающей душу до тех пор, пока от нее не останется лишь оболочка. Он видел это в Саре. И в Ферике. Он где-то обронил свою наивность, потерял ту простецкую восторженность, которые определяли любой его выбор, наделяли ощущением цели и постоянно влекли все дальше и дальше. Раз за разом рвали из души наивную восторженность: Флоренция, Лондон, Вольфенбюттель — сокрушительный виток от неверия к панике и ужасу. Смерть на его собственных руках. Смерть, ходившая по пятам в его бытии. Все, что осталось, так это воля выжить, воля, использовать которую он выучился довольно легко в путанице переходов аэровокзала во Франкфурте.
Та же воля, та же самая интуиция заставляли его сосредоточиться сейчас на простом приказе, который Сара (она уже так близко) оставила ему: Темпстен, штат Нью-Йорк. Мотель «Сонная лощина».
— Игра? И если попутку прихватишь, то правил не нарушаешь? — Водитель, сидевший за баранкой пикапа, был молод, лет двадцати, не больше, его плотный торс, руки в пятнах масла, замызганный комбинезон (на нагрудном кармашке значилось имя Джефф) — все это вполне вязалось с тем, что Сара прочла на правой — для пассажиров — дверце: «АВТОМАСТЕРСКАЯ МИККА — ИНОМАРКИ ТОЖЕ ЧИНИМ».
— Да нет никаких правил, — откликнулась она. Хоть это было правдой. Излагай попроще. — Тут так: кто первый доберется до Тихуаны, тот и выиграл спор.
— Деньги небось на кон поставили?
— Достаточно, чтобы… играть стоило.
— Ну, это идея! Не, точно говорю, здорово. — Водитель покрутил головой и улыбнулся. — Так, говорите, прошлой ночью вас в Клагорн-Джордж скинули, тормознуть вас захотели? Во красота! Повезло им, что вы не утонули или еще чего.
— Ну, одно-то правило есть: ничего опасного для жизни. И никаких самолетов. А то, представляете, забава: взял да и махнул первым же рейсом на юг. — Если его станут расспрашивать, он должен излагать попроще. — Меня в спасательном жилете в воду столкнули. Расчет, думаю, у них был на то, что я брошу это дело, как только вымокну.
— Красота! Точно говорю, сплошная кра-со-та! — Малый пристукнул ладонью по баранке. — Черт, жалко, не смогу вас до самого места доставить! Стоило бы глянуть на их физиономии, когда вы объявитесь! — Он снова закрутил головой. — Листья! Я б до такого ни за что не додумался. Так и мерз бы в этом лесу, пока задницу себе не отморозил.
— Может, так, а может, и нет. — Сара припомнила время, которое она урвала для сна. — Ваше одеяло здорово греет.
— Ага, только оно Микка. Он иногда в машине ночует. — Джефф пожал плечами. — Я не спрашиваю. Что-то там с его бывшей женой. Или с подружкой. Он про то не говорит и… Все равно вам повезло ночью-то. Обычно в это время года у нас выше пятидесяти пяти не подымается. А этой ночью, должно, градусов до шестидесяти поднялось. Может, до шестидесяти двух.[28]
— Я и не почувствовала, чтобы так тепло было.
— Ага, тут, как понимаю, не запаришься. — Водитель засмеялся. — Вам здорово повезло, что меня в Престертоне занарядили, а то бы топать вам по дорожке еще часок по крайней мере.
Дорога делала поворот, молодой водитель притормозил и свернул на съезжую дорогу, ведшую к гаражу, возле которого на ржавой цепи болтался меж двух стоек щит со знакомым названием автомастерской. На поросшем травой пространстве между шоссе и гаражом стояло несколько машин: странный подбор дорогих немецких и японских иномарок, выглядевших неуместно рядом с постройками-развалюхами, где размещалась мастерская. Внутри гаража вознесенный гидроподъемником иссиня-черный «порше» доверил себя заботам опытных рук механика, одетого в такой же, как у Джеффа, промасленный комбинезон.
— Это Микк. Мы всю работу сами делаем. — Джефф остановил машину и, выскочив из кабины, закричал своему напарнику: — Эй, привет! У них там натяжной ремень лопнул. Пара секунд. Малый сообразить не мог, где поломка. Я ему сказал, чтобы в следующий раз он сам проверял, чтобы нам не платить втридорога. — Микк кивнул из-под машины, только теперь заметив Сару, которая соскочила на щебенку. — А она хочет узнать, нельзя ли ей машину напрокат взять. — Джефф скрылся в маленькой конторке.
— Напрокат? — Микк вышел из гаража, отирая ветошью масло с рук. — Мы не даем напрокат. Ты же это знаешь.